Звон колокольный льется над полем,плачет вечерня неутешимо.Набожный ужин, млея на блюде,перекрестился струйками дыма.Ангельский голубь тихой округи,крылья сложивши, сел на камине.Красное солнце на горизонте —словно румяный плод на витрине.
Красное солнце в перьях закатаплавно меняет цвет оперенья.Чую всей кожей, завороженный,розовых крыльев прикосновенье.Как же случилось, что не согретьсямне у камина милого сердца?В окнах и в поле стынет свеченье.Неутешимо плачет вечерня.
Сигналы
Как дверца узенькая, зеркаловедет в загадочность кристалла:за светом ледяным немеркнущимвнимательные ждут сигнала.
Посланье из другой вселеннойв глуби зеркальной открывается,блеснет кометою мгновенной,и глаз, ослепнув, сомневается.
Брильянтами сияет черными,купаясь в свете неизвестном,сигнал живущих по ту сторонуот нашей жизни в мире тесном.
И ловит неводом лучистымфигуры, символы и линиито зеркало со светом чистым,хранилище предметов синее.
Глаз караулит, глаз впивается,за перспективой ждет движения,но в цвет дневной он упираетсялишь — в ироничном отраженье.
И слух охотничьею сукойподстерегает дичь украдкою,но ловит только призрак звука,скрепленный, как пером, догадкою.
Душа, расстанься с оболочкою,и глубь зеркальную мгновеннопрочертит лопнувшею почкоюпослание другой вселенной.
Часы
Маятник — времени каменотес,даром что маленький.
Ночью врубается в черный утеструженик-маятник.
Тянет лаванда с комодного днаноту знакомую.
Нервно косясь на часы, тишинабродит по комнате.
Лестница
Сном деревянным ступени сморило.Лестнице снятся прямые перила.
Перебирает ночь половицы,словно случайной книги страницы.
Тихо крадутся поздние гости:краплёные карты, фальшивые кости.
Мечутся тени в мертвенном свете.Эти пролеты мечены смертью.
Брошены кости. И вороватомасляным взглядом смотрит лампада.
Вдруг заскрипела лестница жалкоскрипом полуночного катафалка.
Стонут ступени, корчась под игомтьмы, начиненной бранью и криком.
Ровно час ночи
Колокольня во мгле — корабельная мачта.И плывет одинокий удар,как утопленник в черном затоне маяча.
Аспид ночи пометив неконченой фразой,утонул одинокий удар…Стекленеют глазами дома-водолазы.
Эхо выбросило на скалу колокольнииз воды одинокий удар, —и залаяли псы, будто рядом — покойник.
Пять колониальных полотен
I. Постоялый двор
На том столе, где хлебы и бутылки,есть живописный центр — гора плодов;как две звезды, облили две коптилкижаркое из ягненка светом снов.
А в вазе — виноград, видны прожилки,и апельсины — лета дальний зов,и фиги, те же цветом, что бутылки,где пленное вино поет без слов.
И четверо мужчин, румяны щеки,жаркое режут, ищут в кубках дно,а мясо красное в крови и соке.
И лиловатый отблеск льет винона хлеб, на скатерть, на фарфор высокий,на холст в углу, где все затемнено.
II. Экспедиция в страну Корицы
Тысячерукий лес закрыт для света;людей в своем объятье крепко сжал они вечного не выдает секрета,не уступая шпагам и кинжалам.
Здесь орхидея, попугай — приметакакой-то дикой жизни под началомцарицы тропиков и злого лета —змеи, что скипетр заменила жалом.
Ужели распростерся здесь ГонсалоПисарро[5] — конь подушкой под плечами,и желтое лицо, как смерть, устало.
А лихорадка влажными рукамиуж сто солдат в могилу побросала.Так побеждает лес и сталь и знамя.
вернуться
5
Гонсало Писарро (1502–1548) — испанский конкистадор, брат завоевателя Перу Франсиско Писарро, после смерти которого он стал полновластным правителем этой страны.