Мысли о том, что ему, Петру Маринину, возможно, сегодня или завтра придется участвовать в настоящем бою с врагами, наполняли его чувством нетерпеливости, торжественной приподнятости. Фантазия рисовала необыкновенные подвиги. Петр даже позабыл, что он занимает скромный пост секретаря редакции дивизионной газеты и что не ему поручат вести солдат в атаку на штурм вражеских позиций.
Хозяйка, несколько успокоенная, вдруг опять заголосила.
— Сыночек мой несчастный, не дождался ты своей голубки! Как ей-то, бедненькой? Куда она денется одна? Чего же ты не встречаешь ее? Ищи голубку и присылай ко мне. Как родненькую приму…
Причитания хозяйки вернули Петра к суровой действительности.
«Эх, Люба!.. Хоть на один бы день раньше!» Ему представилось, как на вокзале выходит из вагона Люба и смотрит на пылающие дома, ищет его, Петра…
Где выход? Как попасть в Лиду? Как отлучиться из части, когда, может, сейчас прикажут идти в бой?
Война… Она где-то у границы, малоощутимая еще, а большое горе Петра было уже здесь, рядом с ним — в его мыслях, в сердце, в его комнате. Маринин, подавленный им, собирал свои вещи, укладывал книги, снова протирал револьвер…
С двумя чемоданами, с плащом под мышкой, через огороды, по берегу речки он бежал, задыхаясь, к штабу — в редакцию.
Возле домика, в котором размещалась редакция дивизионной газеты, стояли два грузовика с откинутыми бортами кузова. Шла спешная погрузка. По двум бревнам втащили в кузов печатный станок, два рулона бумаги. Погрузили кассы со шрифтами, запас бензина и прочее имущество. Чемоданы уже некуда было класть. Пришлось часть личных вещей вместе с подшивками газет, свертками корректуры оставить под замком в помещении типографии.
— Никуда не денутся. Всыплем фашистам и вернемся, — говорил Маринин, оставляя один свой чемодан в типографии.
Лоб, который тоже здесь бросал половину вещей, заметил:
— Тебе, Петро, болтать — точно воде с горы бежать…
Жители с тревогой смотрели вслед машинам, уходящим с войсками к границе. По местечку полз слух, что гитлеровцы придут не сегодня-завтра и будут расстреливать тех жителей, у которых квартировали командиры Красной Армии, что с фашистами идут польские паны и будут отбирать бывшие свои владения. Со стороны Лиды навстречу автоколонне штаба мотострелковой дивизии ехали грузовики с женщинами, ребятишками, с домашним скарбом.
…День был погожий, жаркий. Дорожная пыль, поднятая машинами, почти неподвижно висела в воздухе, прилипая к разгоряченным, потным телам людей, оседая на их одежду, оружие. На диск солнца можно было смотреть сквозь серую пелену, не прищуривая глаз. Он казался багрово-красным. А по сторонам от дороги, на которой клубилась пыль и кипел людской поток, стояли дозревающие хлеба. Налившиеся ядреные колосья скорбно склонялись к разомлевшей под солнцем земле, словно прислушивались к тому, что происходит вокруг.
Маринин примостился в кузове на рулоне бумаги и всматривался вперед. Надеялся попасть в Лиду: дорога лежала туда; не свернули б только в сторону.
Впереди зеркальной поверхностью блеснул приток Немана — Гавья. У Петра внутри словно все оборвалось: броневик, шедший в голове колонны, не доезжая реки, повернул к лесу, а за ним потянулась вся длинная вереница машин.
…Машины были быстро замаскированы в молодом ельнике. Штабные командиры готовились к работе в непривычных условиях — без прочной связи с полками, в неведении, где противник.
День клонился к исходу — незабываемый, длинный день. Сколько впечатлений, чувств, сколько передумано и пережито в это жаркое воскресенье!
9
Второй день войны…
На опушке леса стоял командир дивизии полковник Андрей Петрович Рябов. Его невысокая фигура подалась вперед, серые внимательные глаза были устремлены на дорогу, бежавшую к Лиде через Липнишки, затем одним рукавом — в Субботники, вторым — в Ильчу.
Худощавое, гладко выбритое лицо полковника не то опечалено, не то озабочено. Он обдумывал каждое слово, услышанное вчера днем от командующего армией.
Андрей Петрович Рябов был знаком с командующим — моложавым пехотным генералом с посеребренными висками — многие годы. Когда-то Рябов служил в его полку, затем в дивизии.
Генерал встретил полковника радушно. Но в глазах его Рябов уловил тревогу и напряженное раздумье.
— Полки дивизии на марше? — спросил генерал.
— Так точно, товарищ командующий. Но полки-то… Номера одни. Нечего сосредоточивать…
— Знаю… — Генерал сочувственно посмотрел на Рябова, потом, растягивая слова, точно сам прислушиваясь к ним, заговорил: — Постараемся держать вас подольше в резерве. Продолжайте формирование и готовьте личный состав к бою. Ждите пополнения. И учтите, что привилегия вам дана ненадолго. Противник может лишить вас этой привилегии, может навязать бой.
— Все понятно, товарищ генерал.
— Если понятно, то и с богом… Ознакомьтесь у начальника штаба с приказом.
— Какие последние новости с фронта? — спросил Рябов, прежде чем уйти.
Генерал помолчал, потом, не отрывая глаз от стола, где лежала карта, сказал:
— Могу сообщить вам, что бывшая ваша танковая часть нанесла немцам сильный контрудар. Сейчас ее непрерывно бомбят. На других участках тоже туго. Словом, хорошего мало. Напали же тайком… По-бандитски!.. А как удержаться на границе, если войска мы не подтянули? Не было приказа. Командующий зло усмехнулся и продолжал: — Придется отступать… Но забудьте это слово, полковник. Никто из ваших подчиненных не должен услышать его от вас.
Лицо генерала покрылось нездоровым румянцем. Он на минуту замолчал, вытирая платком испарину со лба.
— Забудьте это слово! — повторил командующий. — Нужно сдерживать врага, гибнуть, но сдерживать, пока наша армия не отмобилизуется и не примет полную боевую готовность. Иначе… катастрофа…
Вспоминая вчерашний разговор с командующим, полковник Рябов глядел на дорогу. Там все чаще появлялись беженцы, группами и в одиночку — пешие, на подводах, машинах. Многие везли свой скарб на тележках, в детских колясках. Среди этой пестрой, распыленной толпы нередко можно было увидеть красноармейцев — раненых и здоровых, с оружием и без оружия. В поблекшем небе часто на восток и запад проходили немецкие бомбардировщики.
Андрея Петровича Рябова беспокоила полученная шифровка. В ней сообщалось, что еще вчера вечером немцы мелкими танковыми группами прорвались на рокадную дорогу Гродно — Белосток и с юга и с севера пытаются обойти Гродно и оседлать шоссе, идущее на Скидель и Лиду. В любую минуту здесь можно ожидать появления прорвавшихся танков врага.
К Рябову подошел начальник штаба подполковник Седов, пожилой, с бледным, несколько измятым годами; но еще красивым лицом.
— Что нового? — обратился к нему командир дивизии.
— Без изменений.
— Мотоциклисты задержались в разведке… Почему, как думаете?
— Видать, случилось что-то.
— Нужно послать броневик по тому же маршруту, — приказал полковник и, немного помедлив, добавил: — И предупредите по радио командиров полков, чтоб тоже о разведке не забывали. Вот-вот с гитлеровцами встретятся.
Два грузовика, в которых размещалась типография дивизионной газеты, стояли среди зарослей ельника. В одном со звоном хлопала печатная машина. В другом над шрифтовыми кассами склонились наборщики. Петр Маринин, примостившись на пне, вылавливал корректорские ошибки из приготовленной к печати газетной полосы.
Рядом, устроившись под кустом орешника и положив на планшетку лист чистой бумаги, страдал младший политрук Лоб: хмурил брови, грыз кончик карандаша, потом чесал им за ухом. Он сочинял листовку.
Раздвинулись кусты, и на полянку вышел старший батальонный комиссар Маслюков.