Потом Сима получила от Пиунова письмо, на которое до сих пор не ответила. А в письме — славненький березовый листик; почему-то красный, точно сейчас не июнь, а ноябрь. Зачем Пиунов вложил этот листик в конверт?.. Нужно ответить капитану. Должен же он знать, что она любит другого. «Где только он — этот другой?»
Мысли Симы неожиданно разлетелись, как вспугнутые воробьи. Сидевшая рядом, молча штопавшая чулок Ирина вдруг приложила козырьком руку ко лбу и уставила взгляд в сторону большака.
— Раненых везут.
Сима тоже увидела, что через луг к деревне едет санитарная машина. Нужно идти готовиться к приему.
Девушки, собрав нитки, чулки, вскочили на ноги.
Операционно-перевязочная — большая светлая комната. На ее дверях сохранилась табличка: «7-й класс». Один угол отгорожен простынями. В большой половине стояли в два ряда операционные столы.
За занавеской Сима и Ирина надевали халаты. Тут же, у умывальника с педалью, мыл руки, готовясь к операции, ведущий хирург Николай Николаевич Рокотов — высокий, полный, уже немолодой мужчина, в очках, прочно сидевших на мясистом, слегка горбатом носу.
Девушки о чем-то перешептывались и украдкой смеялись.
— Какой он славненький!.. — расслышал Николай Николаевич слова Ирины. — Нос как струнка, ровненький, на подбородке ямочка. Неужели в разведке все хлопцы такие красивые?
— Тебе каждый холостяк красив, — засмеялась Сима.
— Вот и не каждый! — Ирина надула губы.
Николай Николаевич, поняв, что речь идет о раненом лейтенанте-разведчике, тихонько хмыкнул. Девушки настороженно посмотрели в его сторону. Заметив их взгляд, хирург добродушно рассмеялся и сказал:
— Давайте-ка сюда этого вашего красавца. — Басистый голос хирурга звучал твердо, уверенно.
В операционную внесли на носилках раненого лейтенанта. Бледное красивое лицо, усталые глаза, болезненная улыбка. У лейтенанта раздроблена ступня.
— Где это вас? — участливо спросила Сима.
— На мину напоролся. — Глаза лейтенанта оживились. — Дружка своего в тыл к фашистам переправлял, Павку Кудрина…
Все: палата, раненый на носилках, операционный стол, хирург Николай Николаевич, — все поплыло перед глазами Симы, и сердце ее, кажется, остановилось. Она, пересиливая непонятную слабость в коленях, как бы превратилась вся в слух, всеми мыслями и чувствами устремилась к услышанному, точно желая угнаться за улетевшими, отзвучавшими словами, чтобы еще раз слухом прикоснуться к ним и заставить сердце поверить, что она не ослышалась.
— Как вы сказали? — прошептала Сима, опираясь похолодевшей рукой о стенку. — Павку Кудрина?.. Павла?..
2
Лесная поляна. Спокойствие и тишина царят вокруг. Слышно даже, как жужжат проворные пчелы. Они озабоченно обследуют колокольчики медуницы синие, фиолетовые, голубые. В воздухе, под мягкими лучами утреннего солнца, струится тонкий аромат лесных цветов и трав.
На краю поляны, в тени вековой ели, прилег на расстеленную плащ-палатку капитан Пиунов — командир разведроты. Позади бессонная, трудная ночь, но ему не спится. Положив подбородок на большой кулак, Пиунов посасывает сладкий стебелек перловника и следит, как муравей, пробираясь сквозь густую траву, деловито тащит куда-то белую личинку.
А недалеко от поляны, у шалаша, сложенного из сосновых веток, расположились разведчики. Сидят солдаты, и хотя бы кто слово сказал молчат. Один прилаживает целлулоидный подворотничок к гимнастерке; другой, пристроив на кустике можжевельника маленькое зеркальце, согнулся в три погибели и скоблит бритвой щеку; третий чинит гранатную сумку. А большинство ничем не занято — сидят кто где и в землю смотрят. Тяжело у всех на душе, как и у командира. Из-за линии фронта не вернулись их товарищи — четыре разведчика, с которыми бывали в трудных поисках, переносили бомбежки и обстрелы, ели из одного котелка, укрывались одной шинелью… Еще четыре жизни… Можно вычеркнуть из ротного списка фамилии погибших или пропавших без вести, но из сердца не выбросишь. А сколько друзей сложило головы в прошлых боях! Чей теперь черед?
Целую ночь провел капитан Пиунов на переднем крае. Все ждал возвращения группы разведчиков во главе со старшим сержантом Кудриным. Не вернулись!..
Налетел легкий ветерок и, запутавшись в вершинах елей, тихонько заскулил. А Пиунову после бессонной ночи кажется, что это шумит в его голове.
«Что же случилось с Кудриным? — задавал он себе один и тот же вопрос. — Может, нарушил приказ и зашел в Олексино — в родную деревню, а там попался в руки гитлеровцев? Может, допустил какую-либо другую оплошность?»
Но ни во что это верить не хотелось. Пиунов хорошо знал Павла Кудрина.
В подробностях помнится Пиунову день, когда он, тогда еще лейтенант, принял командование взводом и впервые познакомился с Кудриным.
Это было два года назад. Он пришел в свою еще не обжитую землянку. В руках — пахнущая клеем, хрустящая топографическая карта с нанесенной обстановкой. Расстелил карту на столе и начал ее рассматривать. Перед взором предстали зеленые массивы приильменских лесов, паутинки дорог и тропинок, голубая извилистая лента Ловати. Наискосок через карту переползала линия немецкого оборонительного рубежа, прикрытая синими горошинками минных полей, изломанной чертой проволочных заграждений, стрелками пулеметных гнезд, дзотов, ракетных постов. А за этой линией флажки штабов, кружки артиллерийских и минометных батарей, квадратики пунктов боевого питания и много других знаков.
Рассматривал карту и думал о налетах на немецкие траншеи, засадах во вражеском тылу, дерзких поисках днем. И во главе разведчиков — он, лейтенант Пиуяов.
Пылкие мысли Пиунова прервал шорох плащ-палатки, которой был завешан вход в землянку. Раздался спокойный голос:
— Товарищ лейтенант, вас вызывает командир дивизии в землянку начальника разведки.
Пиунов окинул внимательным взглядом молодого, коренастого солдата, на котором ладно сидело поношенное обмундирование, и, начав складывать карту, ответил:
— Хорошо. Можете быть свободным.
Но солдат почему-то не спешил уходить. Он (это был Павел Кудрин) переступал с ноги на ногу, что-то хотел сказать. Наконец решился:
— Товарищ лейтенант…
— Что еще? — Пиунов, пряча карту в полевую сумку, поднял голову.
— Сбрили бы вы, товарищ лейтенант, бакенбарды… Не любит этого командир дивизии.
Пиунов вспылил:
— Это что? Замечание командиру?! Идите!..
Настроение было испорчено. И правда, зачем он отпустил эти баки? От нечего делать, когда в резерве находился. Но теперь не сбреет принципиально. И наведет порядок во взводе, чтобы младшие не смели указывать старшим.
…Когда вошел в просторную землянку начальника разведки, там уже было несколько офицеров. За столом над картой склонился генерал Ребров.
Пиунов доложил о своем прибытии. Генерал Ребров скользнул по нему усталым взглядом и опять уставился в карту. Вроде ни к кому не обращаясь, произнес:
— Офицер как офицер, а лицо испохабил…
Пиунову показалось, что под ним загорелась земля. Чувство неловкости, стыда перемешивалось с чувством возмущения. Хотелось выкрикнуть: «Какое вам дело до моего лица?! Уставом не запрещается…»
Но тут же снова прозвучал голос генерала:
— Сделайте, прошу вас, лейтенант, одолжение старику. Приведите себя в божеский вид…
Пиунов пробкой вылетел из землянки и опять наткнулся на Кудрина. Разведчик сидел на стволе сваленного дерева и кисточкой разводил в пластмассовом стаканчике мыло. На коленях у него лежали бритва и зеркальце.
— Товарищ лейтенант, пожалуйста… — обратился он к своему командиру.
Пиунову показалось, что глаза разведчика смеются. Скрывая смущение, лейтенант взял бритву…
В ту же ночь взвод Пиунова ушел во вражеский тыл за «языком». И случилось так, что, если бы не Павел Кудрин, не вернуться бы тогда командиру взвода из разведки. Прямо в упор в голову ему прицелился из пистолета фашистский офицер. И на какую-то долю секунды Кудрин успел опередить его — из ракетницы выстрелил в лицо офицеру…