— Хорошо. Составляем свой список, — сказал Кукушечкин, доставая блокнот. — Предлагайте. Один голос против — не принимаем. Идет? Составим, отдадим Саше. Как она решит, так и будет. Зарежет — ее дело. А наша совесть будет чиста.
— Настя Маркова, — предложил Дрема.
— Кто такая? Почему не знаю? — спросил недовольный Сундукевич.
— Художница. Около тридцати лет. Инвалид с детства. Прикована к коляске. Оформила несколько детских книжек, учебников. Участвует в выставках. Работает с детьми-инвалидами. Имеет свой сайт. Известна во всем русскоязычном мире.
— Ну, инвалид. Ну, рисует. И что? — спросил Сундукевич.
— Так она еще и слепая, — сказал Дрема.
— Как это — слепая и рисует? — удивился Сундукевич.
— Потому что выдающаяся, — пояснил Дрема.
— Знаю. Пойдет, — сухо одобрил кандидатуру Кукушечкин.
— Как она на личико? Ничего? Пойдет, — согласился Сундукевич.
В дополнительный список после жесткого отбора вошли девятнадцать женщин.
Просмотрев его, Сундукевич сказал:
— Все это замечательно. Женщины выдающиеся. Но есть у меня сомнение.
— Что такое? — насторожился Кукушечкин.
— Публика все больше безденежная.
— При чем здесь это? — удивился Дрема.
— Ну, не знаю. Может быть, и ни при чем, — ответил мудрый Сундукевич.
— Привет. Неделю не могу дозвониться. В горах был?
— В подполье.
— В каком смысле?
— В прямом. В подвале работаю. Сигнал на мобильный не доходит. Рад слышать твой грудной, волнующий голос. Как дела?
— Февраль кончается. Пора деревья обрезать. Какие у тебя планы на воскресенье?
— Уговорила. Встречаемся как обычно — на конечной в восемь.
— Давай в семь.
— И что тебе не спится? Слушай, приезжай? Поедем от меня вместе. А то просплю.
— Вот если приеду, точно проспишь.
— А может быть, я к тебе?
— Не надо.
— Почему?
— Клеопатра собралась рожать.
— Ну и пусть рожает. Ты-то при чем?
— Им нужно носики, ротики протереть фланелькой. Как это при чем?
— Вот пусть Клеопатра и протирает. Зачем вмешиваться в природу?
— Ты же знаешь, у нее язычок короткий, она даже свои соски, как следует, облизать не может.
— Ты собираешься облизывать ей соски?
— Очень остроумно.
— Послушай, тебе нужен профессиональный помощник. Я, как-никак, медицинский закончил.
— Обойдусь. Я маму позвала. Все. Пока. Кажется, начинается.
Утром сердитая, не выспавшаяся Гуля сидела на пеньке карагача, подстелив под себя «Ковчег новостей» и свесив ноги в сухой арык. Курила без удовольствия третью сигарету. На ней был лыжный комбинезон и горные ботинки. Большая, теплая дуреха с вечно мокрыми глазами. Она сурово посмотрела на Дрему из-под капюшона зареванными очами и бросила окурок в арык:
— Спишь долго.
Поднялась и поцеловала его, дохнув табаком.
— Трамвай в пробке застрял, — соврал Дрема.
— Пешком нужно ходить, чтобы не опаздывать. Три маршрутки пропустила. Думала — не дождусь.
— Ощенилась Клеопатра?
— Родила.
— Сколько?
— Шесть.
— Кому раздавать будешь?
— На двух мальчиков желающие есть. Тебе не нужно девочку?
— Спасибо. Мне с Олигархом горя хватает. Каждый год у тебя эти заботы. Поберегла бы ее от романтических свиданий.
— Почему это я должна лишать ее материнского счастья?
— Один год обошлась бы без материнского счастья.
— Много ты в этом понимаешь.
Подъехала маршрутка. Они вошли первыми и заняли самые плохие места на заднем сиденье. Поставили рюкзачки на колени. Она раскрыла слегка помятую газету. Он — самоучитель испанского языка.
— Кстати, на самом опасном месте сидишь, — сказал Дрема.
— Хочешь сесть у окна?
— Да ладно, сиди. Что мне зря жизнью рисковать.
Маршрутка, как бревно на лесосплаве, медленно плыла в автомобильном заторе.
— Останови, бабушка бежит, — крикнула Гуля водителю.
Через бульвар бежала женщина в солдатском бушлате. Старый абалаковский рюкзак мотался и подпрыгивал за спиной. По фигуре — старуха. Но бежала легко и невероятно быстро для своего возраста.
— Спасибо, родной, — поблагодарила она водителя.
Даже не запыхалась. Розовая, свежая, как осеннее яблоко, счастливая, поздоровавшись с Гульнарой, она села рядом с Дремой, пристроила под ноги рюкзак и, покопавшись в нем, достала карманную библию.