Ничего интересного там не было. Все та же грязь, гниль и ржавчина. От обивки сидений практически ничего не осталось, с их трубчатых железных костей свисали какие-то сырые ошметки, словно гнилые клочья парусов «Летучего голландца». Но настоящих костей, которые в глубине души боялся обнаружить Евгений, здесь не оказалось.
Ладно, подумал юноша, здесь даже сесть некуда. Он уже сделал движение, чтобы повернуться и пойти к двери — как вдруг за его спиной что-то оглушительно взорвалось, разлетаясь на сотни звенящих осколков.
Евгений резко пригнулся, хотя разум, сработавший, как обычно, позже инстинкта, подсказал ему, что уворачиваться поздно, и его уже должно было изрешетить. Все же еще несколько секунд, парализованный страхом, он простоял в нелепой раскоряченной позе. Затем — боли не было, новых звуков тоже — медленно и осторожно обернулся.
Вагон был по-прежнему пуст. Тем не менее, грохнуло явно внутри, буквально в каком-нибудь метре. Евгений присел, светя на пол, и облегченно усмехнулся. То, что его обостренный страхом слух принял за взрыв, оказалось всего лишь звуком, с которым упала на пол билетная касса. Ее корпус раскололся, и медяки разлетелись по вагону. Евгений поднял из грязи тускло-ржавый кружок. Цифры едва читались на изъеденной коррозией монете. 3 копейки, 1961 год… да, кажется, проезд в трамвае тогда столько и стоил…
Любопытно — ни тогда, ни позже никто не польстился на это богатство. А ведь, по советским меркам, здесь не так уж и мало — должно быть, полная выручка за смену… наверное, это тоже был последний ночной рейс… Помешала социалистическая сознательность — или куда более мрачные причины?
Ладно, сказал себе Евгений. Надо выбираться, пока здесь еще что-нибудь не рухнуло. Например, крыша прямо на голову.
Он дошел до чешского трамвая с выломанной дверью. Поколебавшись и зачем-то оглянувшись по сторонам, поднялся по ступенькам. И сразу чуть не споткнулся о дверь, лежавшую на полу салона, одним концом на противоположном от входа переднем сиденье. Она была изрядно погнута, и теперь уже не оставалось сомнений, что кто-то — или что-то — высадило ее могучим ударом снаружи. Из-за деформации «гармошка» сложилась не полностью, застыв наподобие полуоткрытой книги, но все же внутреннюю сторону было видно — и Евгений различил там какой-то крестообразный знак. Он поднес мобильник ближе. Ну да, это был крест, грубо намалеванный чем-то бурым (ЧЕМ?) возле сгиба «гармошки». А возможно, и часть более сложного рисунка, концы которого остались на выбитых стеклах (осколки как раз хрустели под дракинскими сандалиями, и он подумал, не повредит ли подметки). Неужели пассажиры трамвая пытались защититься от… того, что ждало снаружи, рисуя на дверях (и окнах?) подобные знаки? В эпоху советского-то всеобщего атеизма… Впрочем, им это, похоже, не помогло.
Перешагнув через покореженную дверь, Евгений двинулся дальше по салону — и тут же рефлекторно остановился, испуганный уродливым переплетением изломанных теней. Выставил вперед экранчик, словно защищаясь. В слабом свете шевельнулись, словно щупальца, гнутые, покореженные, наполовину сорванные с кронштейнов и торчащие теперь отдельными кусками поручни. Это какая же нужна сила, чтобы проделать такое со стальной трубой… Евгений почувствовал, что его зубы начали выбивать дробь — и отнюдь не только из-за ночного холода. Он сжал челюсти и велел себе успокоиться. Что бы здесь ни случилось, это произошло много лет назад… но кто сказал, что с тех пор тут что-то изменилось к лучшему?
Во всяком случае, та тварь, которую его трамвай размозжил в кашу совсем недавно, точно такого не говорила.
Пригибаясь, чтобы не пораниться о торчащие обломки поручней, Евгений сделал еще несколько шагов вперед. Призрачный свет экранчика озарял спинки сидений, разодранные чем-то вроде тупых ножей. Лохмотья кожезаменителя и слипшиеся комки поролона во многих местах были заляпаны бурым все того же оттенка… и Дракин с ужасом догадывался, чем именно. На левой стене, под нижним краем окон, юноша различил неряшливые буквы того же цвета. «НЫХ». Что еще за «Ных»? А может быть, это вообще не русские, а латинские буквы — H-B-L–X? Понятнее не становится (аббревиатура?), да и откуда в советском трамвае… Тут до Евгения дошло, что он видит лишь хвост надписи, которая, очевидно, тянулась по стене в промежутках между сиденьями.