Разумеется, Евгений знал, как проверить, вращается ли мир. Для этого нужно соорудить большой маятник; вращение планеты, если оно есть, приведет к тому, что его плоскость колебаний будет поворачиваться. Но где взять трос или канат длиной в десятки метров? И если бы даже таковой нашелся — удастся ли влезть на достаточно высокое дерево, чтобы закрепить там этот трос? К тому же даже отрицательный результат еще не гарантировал бы, что это не планета — вдруг его угораздило попасть на экватор…
Так что Евгений не стал и дальше размышлять на эту тему. Куда больше его занимала его астрофизическая гипотеза — которая, правда, никак не объясняла, куда и как он угодил, зато давала ответ на более глобальные вопросы. Увы, без компьютера и доступа к данным в интернете он не мог заняться ею как следует — и все же пытался вывести и рассчитать хотя бы то, что мог. Поначалу он и впрямь писал формулы веточкой по утоптанной земле, потом, решив, что это годится лишь для промежуточных преобразований, но для хранения выводов ему все же нужно что-то более долговечное, попросил у Алисы ее перочинный нож и принялся корябать на деревянных стенах хижины. Алиса поначалу отнеслась к подобному украшательству своего жилища равнодушно, но вскоре заявила, что так он быстро затупит единственный нож. Евгений был вынужден признать справедливость ее возражений; в то же время он, однако, обнаружил, что зря недооценивал свою способность проделывать выкладки в уме, всегда сразу же кидаясь к компьютеру или, на худой конец, листу бумаги. Вспомнились истории о людях, брошеных в тюрьмы и лагеря, которые сочиняли и заучивали целые трактаты или музыкальные произведения, не имея никаких возможностей для записи…
Антон меж тем быстро шел на поправку. Дракин даже не представлял себе, что глубокие раны, да еще при таком уходе, от котого любой профессиональный врач пришел бы в ужас, могут зарастать с такой скоростью. Да и кости, похоже, прекрасно срастались без всякого гипса и шин. «Заживает, как на собаке», — с мрачным видом сострил Евгений, но Алиса, похоже, не поняла его шутки. Возможно, не слышала прежде такого выражения.
Увы, для мрачности у Дракина были причины. Сам он не мог похвастаться такими же успехами по части здоровья. Спина все еще ныла, и более того — как он ни гнал от себя эту мысль, но вынужден был признать, что она стала ныть больше; боль расползлась от лопаток во все стороны, от плеч до середины позвоночника. Зуд также распространился от носа по всему лицу, а затем перекинулся и на руки. Евгений говорил себе, что это, вероятно, аллергия, вызванная не то травой, на которой он спал, не то непривычной пищей (питаться им всем, включая Антона, по-прежнему приходилось дарами леса, которые приносила Алиса — среди них были не только корнеплоды, но и какие-то странные мягкие орехи, и даже грибы, на вкус напоминавшие сырое мясо; впрочем, псу пару раз перепали «деликатесы» в виде найденных Алисой дохлых грызунов неизвестной породы, от которых уже заметно пованивало). В прежней жизни Евгений, правда, никакими аллергиями не страдал, но ведь и с подобной флорой он прежде не сталкивался… Увы, при всей успокоительности этой версии, мысль о том, что все обстоит гораздо хуже, и он все же заразился какой-то местной дрянью — возможно, опасной, и даже смертельной! — выглядела ничуть не менее вероятной. Евгений терпеть не мог обращаться к врачам, но все же мысленно дал себе клятву, что сделает это сразу же, как только выберется отсюда. «Выбрался один такой!» — ехидно отвечал внутренний голос. Евгений впивался ногтями в ладони и старался вновь сосредоточиться на проблемах переменных звезд.
Поделиться своими страхами с Алисой он почему-то не решался. То ли его так задела ее равнодушная реакция на его первую жалобу, то ли он подсознательно опасался, что в его болезни окажется нечто постыдное (что было, конечно, глупо), то ли его смущали возможные методы лечения (на Антоне, впрочем, продемонстрировавшие свою эффективность), то ли… то ли он просто боялся услышать приговор. Сама Алиса по-прежнему уделяла больше внимания своему псу, нежели своему гостю, и, похоже, не обращала внимания на легкое покраснение кожи юноши.
Вообще их взаимоотношения складывались странно. Евгения несколько смущало, что он явочным порядком поселился в ее маленькой хижине, ест то, что она добывает в лесу, а сам не приносит никакой пользы, не считая чисто символического «приглядывания за Антоном» в ее отсутствие. Он бы помог ей по хозяйству, но никакого «хозяйства», как такового, не было. Девушка, в свою очередь, не высказывала никакого неудовольствия по поводу свалившегося на нее нахлебника, но и не делала никаких попыток к сближению. Нет, не только к «сближению» в том смысле, о котором в первую очередь подумали бы девять из десяти сверстников Евгения; сам он твердо решил посвятить жизнь науке и постановил, что всяким половым глупостям в ней не место, так что отсутствие у Алисы женского интереса к «единственному мужчине в этом мире» его полностью устраивало. Но девушка явно не стремилась и к чисто дружескому сближению с человеком, с которым волей-неволей делила кров, а когда он сам пытался завести непринужденную беседу, отвечала односложно или вовсе молчала. Было ли причиной ее недостаточное знание языка? Вряд ли; за считанные дни, прошедшие с их первой встречи, ее речь и впрямь стала намного лучше. Или она просто так долго жила в полном одиночестве, если не считать собаки, что уже просто не представляла себе, как общаться с другими людьми? Или все дело в тяжелых воспоминаниях об ее прежней жизни — воспоминаниях, из-за которых она не хочет возвращаться назад и, вполне вероятно, связанных с мужчинами? Тоже вряд ли — тогда она бы проявляла к нему неприязнь, даже не осознанную, а ничего такого он тоже не замечал. Скорее у Евгения возникло впечатление, что она относится к нему, как к чужому. Не плохому, не враждебному — просто чужому. Постояльцу, с которым нет смысла знакомиться ближе, потому что он все равно скоро уйдет.