Сейчас, вспоминая погибших, я понимаю, что, если бы я вздумал рисовать на них карикатуры, то как раз изобразил бы что-то в этом роде. Прежде я бы не отважился доверить такое бумаге, но теперь какая разница… Бездарь Секирин, навязанный нам исключительно ради идеологического окормления — типичный клоп-паразит, только и способный, что сосать чужие соки, а к самостоятельному существованию непригодный. Демушкин, заваливший меня доносами на остальных и наверняка настрочивший вдвое больше доносов на меня самого — и в самом деле какая-то помесь крысы с ползучим гадом. А Пахомов был-таки порядочной свиньей. Et cetera, et cetera. Это место не творит зло само по себе — оно лишь проявляет нашу подлинную сущность… Да, от некоторых я не ожидал того, во что они превратились. Ну что ж — моя проницательность далеко не идеальна.
Я не стану дожидаться собственного приговора. Я знаю, что виновен, и виновен во многом. Начиная от моей самонадеянности с самого начала и кончая приказом стрелять по своим бывшим коллегам, отданным без раздумий тогда, когда они еще не проявили никакой агрессии. Но я хочу умереть человеком. У меня как раз осталась последняя пуля. Не прошу ничего никому передать — все равно отсюда нет дороги назад.
Прощайте, кто бы вы ни были, читающие мои записи. Поможет ли вам то, что вы узнали?
Боюсь, что нет».
Чья-то рука легла Евгению на плечо.
Он заорал и шарахнулся, едва не свалившись со стула — в полной уверенности, что это костяная длань поднявшегося за спиной хозяина кабинета. Однако рядом с ним стояла бесшумно подошедшая Алиса.
— Предупреждать надо, — сконфужено пробурчал он. — Ты что, окликнуть не могла?
— Извини, — она, кажется, тоже смутилась. — Я забыла, что ты не чуешь.
— Ты же не хотела заходить сюда?
— Тебя долго не было. Сначала ты ломал окна, а потом… слишком долго тихо.
— Я читал, — он показал ей тетрадь и тут же вернулся к самому главному: — Алиса, эти монстры… другие… на самом деле люди! Бывшие люди, попавшие сюда…
— Да, — спокойно подтвердила девушка.
— Ты знала?! Почему ты не сказала мне?!
— Я сказала. Сразу. Это место, где каждый становится собой.
Да, понял Евгений. Озабоченный мачо превращается в «рогатого» — недаром по-английски это так и называется «horny». Тупая потребительница женских журналов — в грудастое страшилище, едва не изнасиловавшее его у озера. Те, кто ни к чему не относится серьезно, «стебушники», интернет-«тролли» — в натуральных троллей-хохотунчиков, которым всегда смешно. Обжоры-толстяки… ну и так далее. Кто-то становится бараном, кто-то муравьем, кто-то — и вовсе деревом…
— Неужели все-все — люди? Каждое животное, каждая травинка? Сколько же их тут?! Никаких трамваев не хватит…
— Не все. Сюда ведь попадают не только люди.
— Ну да, еще собаки, — вспомнил он.
— Не только, — повторила Алиса. — Но все становятся теми, кто они есть. Многие плодятся. А это место было задолго до трамваев.
Евгений не стал спрашивать, откуда она знает. «Знание приходит само…» По крайней мере, здесь.
— Но мы… — сверкнула у него новая жуткая мысль, — мы ели людей?!
— Это уже не люди.
— И ты говоришь, что все… и он тоже писал… — юноша мотнул головой в сторону скелета на полу. — Но разве нельзя остаться просто человеком?!
— Нет, — покачала головой девушка.
— Нет? Почему?! Ведь ты же осталась! А ты здесь уже давно!
— Нет, — повторила Алиса.
— Что — нет?
— Я не человек.
— А кто же ты — обезьяна? — криво усмехнулся Евгений. В голове мелькнула дурацкая мысль, что какой-нибудь кандидат в рогатые выразился бы по-другому, что-нибудь в стиле «для обезьяны ты слишком симпатичная»… или даже «симпотная» — до чего омерзительное словечко…
— Я сука, — спокойно сказала Алиса.
— Ну, зачем ты так грубо про себя… — смутился юноша.
— Потому что это правда, — она вдруг взялась обеими руками крест-накрест за низ своей безразмерной грязной футболки и потянула этот балахон вверх.
— Не надо! — испуганно воскликнул Евгений. До сих пор, если не считать здешнего инцидента на берегу, он видел женскую грудь только по телевизору и находил это зрелище скорее отталкивающим — или, во всяком случае, нелепым — нежели привлекательным. «Отчего такой ажиотаж из-за этих наполненных жиром кожаных мешков?» Картины и статуи были в этом плане намного эстетичнее — там не было видно, как весь этот жир трясется при движениях и отвисает при наклонах… Впрочем, Евгения испугало вовсе не зрелище, которое должно было ему открыться, а то, что за этим могло последовать. Ему совсем не хотелось, чтобы Алиса повела себя, как та тварь на озере. Или как героини все тех же современных фильмов.