Он перевернул тетрадь, открыв ее с чистой стороны, и начал писать.
Работа так увлекла его, что он не заметил, как вернулась Алиса. На сей раз, впрочем, ее появление не испугало его. Он лишь рассеянно кивнул, когда она показала ему канистру и наполненную какими-то синими плодами кастрюлю с местной кухни — «спасибо, поставь туда…»
— Тебе больше ничего не нужно? — уточнила она.
— Нужно, — вздохнул Евгений, — но ты не можешь это дать.
— Тогда я пойду домой.
— Да. Спасибо за помощь. Прощай.
— Что прощать? — не поняла она.
— Я имею в виду, что мы больше никогда не увидимся. Люди в таких случаях говорят «прощай».
— Аа… Прощай.
Он вновь уткнулся в тетрадь, а она вышла, по-прежнему ступая на цыпочках — не потому, конечно, что боялась его потревожить, а потому, что собаки — пальцеходящие существа.
Ему действительно удалось разобраться с логарифмической линейкой и вернуть работоспособность арифмометру (для этого оказалось достаточно снять погнутый корпус). Конечно, их нельзя было сравнить с компьютером или хотя бы калькулятором, да и писать от руки было совсем не так удобно, как нажимать на кнопки, но вскоре он уже не обращал внимания на эти недостатки. Он даже сам удивился, как легко и хорошо ему работается, как ясно разворачиваются и складываются в единую стройную картину его предварительные идеи и прикидки… На периферии сознания мелькнуло воспоминание о прочитанном когда-то, что перед смертью у безнадежных больных наступает краткая ремиссия, когда организм словно обретает второе дыхание, а точнее — дает человеку последний шанс доделать то, что он не доделал… многие ошибочно принимают это за начало выздоровления… но он прогнал эту мысль как неконструктивную, вновь целиком отдаваясь своим формулам и расчетам. Он работал, как одержимый, до конца дня, и лишь когда стемнело настолько, что он уже не мог различать собственные записи, с сожалением отложил заметно укоротившийся карандаш. Только тут он понял, что за все время ничего не ел и лишь однажды сделал несколько глотков воды. Перекусив (синие плоды оказались довольно безвкусными, но маслянистыми и питательными), он почувствовал быстро наваливающуюся усталость и, наскоро стряхнув с постели полувековую пыль, повалился в одежде на кровать.
Его разбудил какой-то треск. Сам по себе звук был тихим, но сон Евгения был уже так неглубок, что этого хватило. К тому же треск сопровождался и неким тактильным ощущением… что-то вроде щекочущего поглаживания… Еще не вполне отдавая себе отчет во всем этом, Евгений открыл глаза.
Было уже светло. За последние дни он привык спать подолгу — все равно делать в темное время суток было нечего — но сейчас почувствовал острую досаду из-за того, что потерял, как минимум, полчаса, а то и больше, светлого времени. В противовес вчерашнему воодушевлению, чувствовал он себя спросонья преотвратно: болела голова, причем не так, как это бывает обычно, а, кажется, вся целиком, вплоть до нижней челюсти, снова, с удвоенной силой, ломило спину, и вообще ныло все тело. И теперь он понимал, что это не просто последствия слишком долгого сна… «Но, во всяком случае, я — это все еще я», подумал Евгений, с усилием поднимаясь с измятой кровати.
Что-то мягко прошелестело, соскальзывая с его плеч. Две половины разорванной на спине рубашки.
Он понял, что за треск только что слышал, и поспешно закинул руку за спину. В который раз за последнее время его живот окатило изнутри ледяным холодом ужаса.
У него на спине вырос горб. Он был бугристый, влажный и… горячий. Вероятно, он продолжал расти.
А вот ноги, напротив, стали тоньше, но вытянулись в длину; джинсы болтались на них, как на жердях пугала. Ступни все еще напоминали человеческие, но пальцы сделались длиннее и скрючились. Ходить это не мешало, но всунуть их в сандалии уже не представлялось возможным.
Евгений посмотрел на свой нос. Единственный предмет, который всю жизнь находится перед глазами у каждого человека и который, именно по этой причине, люди обычно не замечают, лишь иногда обращая внимание на его прозрачный, благодаря обзору с двух глаз, контур… Дракин по очереди закрыл один и другой глаз, превращая контур в непрозрачный; нет, кажется, тут со вчерашнего дня без существенных изменений…
Только после этого он решился посмотреть в зеркало. Делать это было страшно, но остаться в неведении — еще страшнее… а главное, прятаться от правды не только бессмысленно, но и вредно. Надо знать, сколько еще у него времени…
Зрелище оказалось вполне достойно фильма ужасов, авторы которого не экономят на спецэффектах. Трещины на изжелта-белом лице стали еще шире, разойдясь рваными зазубренными краями. И насчет носа он оказался неправ: тот заметно вытянулся вперед, увлекая за собой часть лба и верхней челюсти. А не заметил он этого потому, что его глаза расползлись в стороны, изменив угол обзора… Кроме того, Евгений терял волосы. На фоне всего прочего это можно было бы счесть пустяком, но он терял их вместе с кожей.