Жадно хватая ртом воздух, Говард облизнул пересохшие губы.
— Я мн… Черт… Сукин сын…
— Встал. Немедленно.
Жесткий приказ, раздавшийся со стороны, вынудил Орлсона вынырнуть из красного марева и приподнять голову.
— Уб….убери… Пушку…. Сука…
Задохнувшись от нового удара в бок, Говард сжал пальцы в кулак и бездумно постарался ударить Фостера в ногу.
— Н-надо было тебя пришить… гребаный шерифик, ссаного города… И весь город спалить к чертям… Всех в жопу… Повесить… И тебя, ебаный законник…
Шипя ругательства, Орлсон перевернулся на живот и оперся одной рукой на землю, стараясь не переносить вес на раненую ногу. Вокруг раздавались чьи-то крики и ругань. Но ему было плевать. Мысли лихорадочно бегали в голове. Он надеялся подгадать момент, выбить оружие из рук Фостера и взять того на прицел, а там удастся и до лошади добраться, угрожая пристрелить законника. Забраться в седло, отъехать в сторону, и спустить курок перед тем, как ударить шпорами в бока четвероногой твари.
Приподняв голову в поисках лошади, Говард бросил взгляд на противоположный конец улицы и замер.
Харви Лейн выскочил из крайнего здания, перехватил седельную сумку с плеча напарника и, выстрелив тому в грудь, вскочил в седло. Орлсон сразу понял, что за добыча в ней была. Банк. Вот куда под шумок делся этот кентуккский ублюдок…
Несмотря на разделявшее их расстояние, взгляды все равно пересеклись. Лейн без колебаний развернул лошадь и пришпорил ее, мгновенно скрываясь за поворотом, даже не думая о помощи Орлсону.
Неблагодарная тварь!
Осознание проигрыша ударило под дых. Все смешалось в одно уничтожающе-пожирающее целое: гребаный Харви Лейн, чертов Кейптаун с его жителями, треклятый шериф, который никак не хотел сдохнуть, никчемность доверенных людей.
— Чтоб вы передохли все… — пробормотав себе под нос, Говард сжал кулаки.
— Встал!
— А то… Кхах… что? Пристрелишь меня? — выплюнув слова вместе с розовой от крови слюной, Орлсон постарался выпрямиться. — Ни хера ты… не сделаешь, Фостер. Ни хера.
— Да? Уверен?!
За резким рывком за воротник плаща, дуло уперлось Орлсону в лоб. В зрачках Фостера мелькнула неумолимая решимость.
Говард этого… не ожидал.
— Мнх… Ты, кажется, забыл о законах, сынок, — нервно усмехнувшись, он сощурил глаза.
Но демонстративно медленное давление пальца завершилось щелчком.
Джеймс взвел курок.
Улица Кейптауна исчезла с периферии зрения. Перед глазами промелькнуло все дерьмо, что успел сделать Говард Орлсон и лично ему, и городу. Боль, убийства, насилие, угрозы…
Фостер не видел света солнца. Не слышал ржания перепуганных лошадей. Не слышал окриков и стонов. Не слышал, как трещат стены горящих домов, как кто-то пытается откашляться, забив легкие дымом. Не чувствовал запах гари и вони развороченного желудка с лопнувшем мочевым пузырем лошади, подорвавшейся на динамите.
Револьвер в руке становился легче с каждой секундой, в то время как пальцы смыкались на рукояти сильнее и сильнее.
Указательный палец вожделенно дрогнул у спускового крючка.
— Ты не пристрелишь меня! Не имеешь права, времена изменились! Меня должны судить по закону!
— … Ты прав.
Подбросив револьвер и поймав его за дуло, Фостер наотмашь ударил Орлсона по лицу рукоятью. Голова Говарда мотнулась в сторону, сам он едва не завалился на землю.
— Но в каком состоянии ты доберешься до виселицы все еще решать мне. Так что завали ебало, тварь, или я найду повод переломать тебе все кости.
Вновь схватив Орлсона за ворот рубашки и плаща, Джеймс потащил его за собой.
Чужие пальцы, пытавшиеся вцепиться ему в запястья, мешали.
Мешало сопротивление.
Говард спотыкался и падал, раздробленное колено то и дело ударялось о землю, и он орал и орал…
Но Джеймс не обращал внимания. В груди глухо билось и стучало, челюсти сводило от напряжения, кулаки чесались, в горле клокотало, как у взбесившейся собаки. Отказаться от мысли о самосуде было невыносимо сложно. Говард заслуживал смерти. Казни. Здесь и сейчас. Но времена и правда изменились, линчевать без судебного приговора теперь не разрешалось. А приступать закон Фостер не хотел. Даже ради личной мести.
Стиснув зубы, шериф напрягся и на последних шагах швырнул бандита к балке, поддерживающей крыльцо шерифского офиса. От поврежденного запястья до плеча тут же прошлась волна покалывания. Джеймс, болезненно морщась, сжал и разжал пару раз пальцы, разгоняя кровоток по венам, чтобы унять тянущие сухожилия в кисти.
В воздухе засел запах смерти.
Стоило посмотреть в сторону, как неприятно заныло где-то внутри. Солнце оранжевым маревом вспыхнуло сквозь дым, клубами валивший в небо. Объятая пламенем стена салуна трещала и скрипела, выплевывая столп мелких искр. Подхваченный слабым ветром воздух обдал лицо шерифа жаром. Почти сгоревшая крыша здания отрыгнула чернильно-дымный пузырь, треск огня усилился. Однако сил бросаться и тушить пламя прямо сейчас ни у кого из выживших горожан не было.
Стрельба стихла уже минут пять как. Бандитов, оставшихся в живых, сводили к офису шерифа и ставили на колени под дулами револьверов, следя за тем, чтобы руки головорезов оставались на виду. Их было совсем немного в отличие от убитых, затоптанных в суматохе лошадьми или словивших не одну пулю.
Артур подошел последним, пихнув к компании будущих висельников неудачливого индейца, бросающего на Говарда озлобленные взгляды.
— Где Данко?
— Ищет врача.
Джеймс поджал губы и кивнул, надеясь на то, что Гамильтона не застрелили. Иначе дела у них были плохи.
Один из старателей затараторил, что ни в чем не виноват и вся вина лежит на Говарде, а сам он и не думал стрелять в людей, его вынудили присоединиться к банде под страхом смерти. Но деликатная просьба О’Гри, в виде оплеухи, заставала его умолкнуть. А переброс прицела винтовки на другого дернувшегося было бандита, напомнила всем надеющимся на побег о необходимости смиренно оставаться на своих местах.
Говард, привалившийся к крыльцу и зажимающий кровоточащий бок, внезапно расхохотался. Его взгляд переходил то на шерифа, то на его подручных. К «победителям» с тупой горделивостью на рожах!
— Ахах! Думаешь разбил мою шайку и все? Все будет, как с глупцом Тони? Ахахаха! Нет, мальчик, как с Тони не выйдет. Ты как давно был в больших городах, а? Живешь здесь в своей деревне и не знаешь, как делают дела большие люди? Все в сказки ушлепка Вашингтона веришь! Честь и закон, превыше всего! Ахаха!
Орлсон стер выступившие на уголках глаз слезы и покачал головой. Однако за веселостью и умилением солдафонской узости мышления Фостера крылась ярость, затмевающая рассудок. Боль вгрызалась в простреленную ногу, точно капкан, а вид нависающего над ним шерифа выбешивал хлеще, чем красная тряпка быка.
— Тебе лучше заткнуться, Говард. Мое терпение на исходе.
Подтверждение того, что дурачок-Джейми настолько добропорядочный законник, что не пристрелит его, а выполнит «долг» перед Америкой по всем правилам от А до Я, подстегивало высказать все, чтобы растоптать его удовлетворение от ареста Орлсона.
— Заткнуться? Охо-хо, за-а-ткнуться! Вы только посмотрите на него. Заткнуться… Мальчик мой…
— Ш-шериф… Я в-все расскажу, он грабил дилижансы, а деньги…
— Заткнись, уебок! — рявкнув на заблеявшего бандита, Говард пожалел, что у него нет револьвера, чтобы пристрелить эту крысу.
Никто не смел его перебивать. Никто не смеет принижать его и возвышаться над ним!
— Ты, Фостер! И все вы — идиоты! Я предлагал свое покровительство! Думаешь, засадишь меня в клетку?! А ты поинтересуйся у маршалов, которыми так кичился, кем они были до подцепленного на грудь значка!