Мы очень многое оставили в тех стенах, в сервантах и шкафах, на полках, под кроватями, и понадобятся годы, чтобы перечислить все потерянное, потому что мы не могли вернуться туда и потребовать у него эти вещи. После того как мы сбежали, он выехал из дома в Гудзонской долине и переехал в город, чтобы работать художником. Скорее всего, все наши вещи он сжег на костре или выкинул в мусорку, потому что, проезжая мимо, мы увидели, что там проживает новая семья. Проскользнув на территорию, на месте сада мы обнаружили кирпичное патио. Заасфальтированное пространство. Видимо, растения выдрали с корнями. Мы ушли по собственной воле, но возникло ощущение, что все наши вещи проглотила выгребная яма.
Мама продолжила.
– А иногда, чтобы обеспечить себе крышу над головой, приходится делать то, чего не хочется делать.
Я снова кивнула.
– Мечты сбываются не у всех, – тихо произнесла она, держа меня за руку. – Разве обратное было бы справедливо? Понимаешь?
Я понимала.
Время шло, годы, потерянные в этом доме.
Когда мне исполнилось тринадцать, мы выбрались в город, но лишь на экскурсию. Которую омрачало то, что нам запрещалось ходить одним. За нами повсюду таскались ее муж и девочки. Они расписали наш маршрут, забив его самыми туристическими местами, такими как Таймс-Сквер, «Мэйсис» и Эмпайр-стейт-билдинг. Даже не хотели посетить Виллидж. Они купили одинаковые футболки «Я ❤ Нью-Йорк» и кепки FDNY – и наплевали на мамину просьбу найти квартал с обувными магазинами. Они не захотели обедать в уютном французском бистро, или есть фалафель, или индийское карри, или манты в китайском квартале. Они настояли на итальянской еде в «Олив Гарден». Мы с мамой разок сбежали, сказали, что встречаемся со старым другом, и по дороге в центр мама рассказала, чем бы мы занялись, будь только вдвоем… Подружились бы с бездомным котом. Потерялись бы в лабиринте Вест-Виллидж. Прочитали бы нашу судьбу в случайных брызгах уличных граффити. Посмотрели бы фильм, пока под нашими сиденьями гудело бы метро. В качестве еды купили бы на уличной тележке книши, обжаренные во фритюре кармашки с картошкой, приправленной специями, которые во время ее проживания здесь стоили всего доллар, так что она практически все лето только ими и питалась. Она пообещала все это в следующий раз. Поклялась на мизинчиках. В следующий раз.
Вместо старого друга мы отправились к моему отцу. Все прошло плохо. После этого мама больше не планировала еще раз поехать в город только вдвоем. Не хотела позировать для фотографий в темных переулках, наблюдать за людьми, сидя в парке на скамейке, покупать жирную еду, чтобы съесть ее прямо на улице. Она даже не захотела примерить десятки пар ботинок на Восьмой улице. Шли месяцы. Она больше вообще не упоминала про поездку в город.
Он вернулся позже, ждал меня, как сверкающая драгоценность, вырытая из глубокой грязи и теперь оказавшаяся на открытом воздухе, на моей ладони. Город.
Это первое, что пришло ко мне, когда я, выкинутая с вечеринки, выползла из леса. Когда колени сдались, стало слишком тяжело идти и я опустилась на асфальт, прямо на прерывистую разметку. Темнота за веками сравнялась с темнотой на дороге. Я слышала шум в ушах. Прижала руки к глазам, пока не увидела звезды.
Ко мне с грохотом приближался грузовик, квадратный и выше обычной машины.
Я услышала и почувствовала его прежде, чем увидела, – рычащий гул, громыханье под телом. Встала и подняла руки, пытаясь привлечь внимание водителя, но грузовик не замедлился. Проехал мимо так быстро, что чуть не задел меня. Так быстро, что я могла моргнуть и вернуться к тому, с чего начала: ждать, когда кто-то поедет мимо и спасет меня.
Когда я снова открыла глаза, дорога была пустой. Остались лишь звезды в глазах, яркие пятна выжглись на моей сетчатке, словно я смотрела куда нельзя. В голове осталась единственная ясно выраженная мысль.
Город. Он всего в двух с половиной часах отсюда.
Я видела его вдали, как на одной из открыток: его очертания на фоне ночи, снятые откуда-то по другую сторону реки. Весь искрится и сияет, ослепляет и обещает. Я сосредоточила свои мысли на очертаниях. Они становились всё меньше, пока не превратились в окно. Пожарный выход. Единственный блик света.
Мама всегда говорила, что у меня живое воображение.