Вторая группа экспонатов представляла собой изделия из хлеба. Несколько вполне реалистических скульптур из хлебного мякиша, замечательная композиция из круассанов и булочек для гамбургеров, абстрактная конструкция из бубликов и баранок. Особого Катиного внимания удостоился симпатичный крокодил из длинного батона с разинутой пастью и маленькими изюмными глазками.
Третья часть выставки являла миру произведения из сосисок, сарделек и копченой колбасы. Некоторые скульптуры показались Кате просто неприличными.
Она огляделась в поисках кого-нибудь из знакомых, с кем можно было бы обсудить увиденное, но ни одного знакомого лица не попалось. Присутствующие делились на две категории: это были или художники с богемным видом, кудлатыми бородами, в драных свитерах и поношенных джинсах, или галерейщики в дорогих костюмах, с великосветскими манерами и стрижками от модных парикмахеров.
Наконец Катя заметила в дальнем углу знакомое лицо и двинулась к нему через толпу. Но не тут-то было. Дорогу ей перегородил бородатый тип с горящими глазами и крупной бородавкой на носу.
— Привет, подруга боевая! — воскликнул он нараспев и схватил Катю за локоть. — Как тебе наш славный труд?
— Вы участник, да? — догадалась Катерина, пытаясь высвободиться.
— Догадлива же ты, подруга! — пропел художник и еще крепче вцепился в круглый Катькин локоть. — Леонтий Хвощ зовут меня!
Катя успела еще утром пробежать глазами программу выставки и сейчас вспомнила, что там действительно фигурировал некто Леонтий Хвощ. Его раздел был озаглавлен «Хлеб — всему голова».
— Это вы из хлебобулочных изделий свои произведения создаете? — спросила она и сделала движение локтем.
— Да, это так. Творю из хлеба искусство скорбное свое, — подтвердил Леонтий. — Хлеб — наше все! Лишь им мы живы! На нем культура вся стоит!
— А что это вы все стихами выражаетесь? — поинтересовалась Катя. — Это что, тоже составляющая вашего творческого метода?
— Стихами я не выражаюсь, — обиделся Хвощ. — Я по-простому говорю! Культура вышла из народа, она понятной быть должна! — Но тут же его лицо посветлело, обида исчезла, и он жизнерадостно предложил: — Давай с тобою выпьем водки, она ж из хлеба создана!
— Водки? — Катя поморщилась. — Я вообще-то водку не очень… Может быть, лучше шампанского?
— Предмет культуры буржуазной сие шампанское вино! — строго провозгласил Леонтий. При этом он выразительно поднял палец и выпустил Катину руку. Катерина не замедлила этим воспользоваться и вырвалась на свободу.
Юркнув в толпу, она тут же наткнулась на знакомого художника Севу Вострикова.
— Севка, привет! — обрадовалась она. — Ты сейчас в активной стадии?
Все знакомые Вострикова знали, что он попеременно находится то в запое, то в завязке. Запои сам Сева называл «периодами пассивного творчества» и утверждал, что эти периоды ему необходимы, чтобы накопить творческую энергию. Когда же запой прекращался, он создавал свои энергичные и выразительные холсты, что сразу указывало на переход к «стадии активного творчества».
— В активной, в активной, — подтвердил Востриков. — В самой что ни на есть активной! — Он странно облизнулся и добавил: — Вовремя ты, Катерина, пришла. Сейчас как раз это, ППИ начнется.
— Что начнется? — не расслышала Катя.
— Тундра ты, Катерина, — усмехнулся Востриков, — таких элементарных вещей не знаешь. Все западные теоретики твердят, что мы живем в эпоху ППИ — показного потребления искусства. Вот сейчас оно и начнется, причем в полный рост!
— Показное — что? — Катя захлопала длинными белесыми ресницами.
— Потребление искусства! — повторил Сева. — Этот, как его, преферанс. В смысле, перформанс. Я сегодня как раз пообедать не успел. — И он снова облизнулся.
— Перформанс? — заинтересовалась Катя. Это умное слово она знала. — А в чем он будет заключаться?
— Ты чего, мать, не знаешь? — уставился на нее Востриков. — Это ведь их главная творческая идея: искусство, значит, должно быть полностью употреблено. Чтобы, значит, его до конца понять, надобно его употребить. Или полностью усвоить. Поэтому они и творят из съедобных материалов. А то как же ты употребишь, допустим, гипсовую статую? Или холст? О бронзе и мраморе я уже не говорю. Тем более о металлических конструкциях, из которых некоторые создают свои, с позволения сказать, шедевры.
До Кати наконец начал доходить смысл Севкиных слов.
— Все эти произведения сейчас съедят, это ты хочешь сказать?
— А то! — Севка сделал шаг в сторону ближайшей колбасной композиции. — Мировая закусь! Я же говорю: пообедать сегодня толком не успел, так что я у них буду этот… Идеальный потребитель подлинного искусства!