В конечном счете венцом всему должна была стать эта физически неосязаемая оценка, и Веригину казалось, что он готов разорваться на части: думал о Варьке, о том, что могло произойти в их отношениях в связи с ее приездом, и в то же время тревожился, как-то без него поставят стволики и хорошо ли их отцентруют, и снова думал о Варьке, и вместе с тем о предстоящем походе и о стрельбах, и черт знает о чем он только не думал в эти минуты, когда верхняя команда, нарушив священный адмиральский час, растревоженным муравейником копошилась на палубе: матросы что-то волокли, найтовили, подкрашивали, перекручивали, — словом, это была обычная работа обычного корабельного дня, если бы в воздухе не витали магические слова — поход и стрельбы.
Только Веригин, наэлектризованный до предела — дотронься, и полетят голубые искры — внешне являл собой в этой веселой предпраздничной кутерьме спокойствие и невозмутимость. По существу, ему надо было бы сейчас быть на улочке Трех Аистов, а он стоял вахту, старательно отмечая в журнале все важные и не очень важные события — а кто знает, что важное и что не важное? — корабельной жизни: музыкальная команда сошла на берег, к левому борту пришвартовался водолей, в четырнадцать ноль-ноль начались палубные работы; давал команды по распорядку дня, словом, делал то, что должен делать вахтенный офицер на якорной стоянке. Ему бы сейчас вместе с командой ставить стволики, центровать их, чтобы — упаси боже! — при стрельбах не произошло чего-нибудь, а он тем временем ходил провожать адмирала на берег, за адмиралом — командира, занимался важными для вахтенного офицера и совершенно необязательными, с точки зрения командира башни, делами.
И когда наконец и адмирал с командиром съехали на берег, и водолей начал перекачивать из своего чрева в цистерны крейсера питьевую и котловую воду, подошла баржа с продуктами и наверх было вызвано расходное подразделение, иначе говоря, когда были учтены десятки мелочей, из которых складывается рабочий быт корабля, Веригин урвал минуту, и, оставив за себя вахтенного старшину, наказав, чтобы в случае нужды немедленно слал за ним рассыльного, скучающей походкой — вахтенному офицеру спешить некуда — отправился на полубак в расположение первой башни, якобы проверить посты, а сам тем временем зорко поглядывал на берег, откуда могло объявиться начальство.
На шкафуте Веригин постоял, протер окуляры бинокля и долго смотрел на причальную стенку, не подадут ли знак крючковые, что возвращается каперанг или адмирал, поискал улочку Трех Аистов, даже, кажется, разглядел дом Алевтины Павловны, мысленно подбодрил Варьку: держись, дескать, родненькая, мы еще повоюем, и только после этого поднялся на полубак, чтобы все видели — вахтенный офицер проверяет на палубе порядок.
Ясное дело, можно было бы попусту и не мельтешить перед башней, Медовикову ставить стволики не впервые, но однажды Веригин уже обжегся, понадеявшись на Медовикова. Прогулял в Питере, а Медовиков только в море схватился, что не проверили мамеринец. Дело, казалось бы, плевое, а вон все как обернулось…
Мостики для стрельб уже принайтовили, стволик на среднем орудии отцентровали и закрепили, матросы возились возле правого: снимали смазку с кронштейнов, готовили прокладки.
— Успеем до баржи с боезапасом? — озабоченно спросил он Медовикова.
— Должны успеть, Андрей Степаныч. Людей маловато, ну да успеем, — повторил Медовиков больше для себя, чем для Веригина.
— Да, слушай, комдив мне за политзанятие «неудовольствие выразил». Что там произошло?
Медовиков невинно посмотрел на Веригина, усмехнулся.