— У нас еще зима, — сказала Варька, — а тут уже дожди и снега почти нет.
— Тут и никогда-то не бывает настоящего снега.
И они снова замолчали, как будто все уже было говорено и переговорено, хотя по-настоящему они еще и не перемолвились, и тогда Веригин, словно опомнясь, между прочим, заметил:
— Там на подоконнике я оставил деньги.
— Спасибо, я видела. Только что мне с ними делать?
— Купи чего-нибудь себе.
— Но мне, кажется, ничего не надо, — прикинув, сказала Варька.
— Тогда купи что-нибудь по хозяйству.
— А будет оно у нас, хозяйство-то?
— Будет. Все у нас будет.
— Кончится отпуск, и никакого хозяйства у нас не будет, — грустно промолвила Варька. — И все мы с тобой только придумали, а ничего такого нет.
— Пройдет весна, и у тебя наступят каникулы. И ты снова приедешь ко мне, и будет у нас свое хозяйство.
— А у нас не будет весны-то, Андрюша, милый. Не будет весны-то. У всех будет, а у нас не будет.
— Все у нас будет, — бодрясь, сказал Веригин и как-то словно бы мельком подумал, что зима у них и в самом деле была, хорошая питерская зима с Новым годом под дремучей, еще петровских времен елью на Кировских островах, с финскими санями; тогда они впервые целовались открыто, не стесняясь прежде всего самих себя; и лето, наверное, будет, а вот весна — это уже точно — прошелестит мимо. — Не может того быть, чтобы не было, — с нажимом повторил он. — Ты возьмешь и не уедешь.
— Смешной ты, ведь у меня же последний курс. Ты хоть думаешь, когда говоришь?
— Не помню, — признался он. — Наверное, думаю, только медленно, как в немом кино. Сперва скажу, а потом титры появятся.
— Вот и я не знаю. И ничего-то мы с тобой не знаем.
Веригин хотел возразить в том роде, что все-таки что-то они знают, и неожиданно похолодел: ему показалось, что навстречу им шла та ленивая смиренница, имени которой он даже не помнил; невольно тушуясь, замедлил шаг, чтобы выгадать время, но, слава богу, это была не она, но все равно ему стало не по себе: она не она — гадай теперь, а если она, да если к тому же подойдет и скажет: «Здравствуйте-пожалуйте, мое вам с кисточкой». Ну мало ли что она еще может сказать…
«За каким чертом я пошел в ту дурацкую компашку? Ну что я там забыл? — стыдясь перед Варькой, но в то же время ничем и не обнаруживая своего стыда, подумал Веригин. — За каким чертом, спрашивается?»
— Это кто? — настороженно спросила Варька, почувствовав что-то неладное, хотя встречная женщина даже не взглянула в их сторону.
— Не знаю, — мужественно соврал Веригин, потому что, говоря правду, он все-таки был не прав, а будучи неправым, ему уже подсознательно хотелось казаться мужественным.
Дальше Варька шла уже молча, покорно держа его под руку, но Веригину все думалось, что она противится и не хочет идти. «Ну, Варька, — молча молил он. — Ну, не надо. Ну ничего же не было».
Улица уперлась в море, словно оборвалась, и внизу слева высветилась огнями угольная и рыбная гавани, а справа, очертясь брекватером, возле которого, пенясь, кипел прибой, молчаливо и загадочно темнел рейд с редкими якорными огнями, зажженными на кораблях. Время до рейсового катера еще оставалось, и Веригин, придержав Варьку, начал грубо целовать ее в губы, в щеки, и она не противилась, но и не отвечала, покорно ждала, когда он нацелуется. Только потом отстранилась, тихо, почти бесстрастно спросила:
— По привычке или впрок?
Веригин даже зубами скрипнул.
— Я люблю тебя, — он хотел прибавить: «дура», но, помолчав и переждав обиду, сказал: — Разве ты не видишь этого?
— Не видела бы, не приехала, но я хочу видеть это не урывками, а постоянно.
— Дальше не ходи. Пропуска и все такое прочее. — Веригин помолчал, кивнул на рейд. — Видишь, самый высокий огонь на мачте? Это зажег мой крейсерюга. Утром его уже не будет. И меня не будет. Будешь только ты.
— Я дождусь тебя, — негромко, с вызовом, как будто наперекор судьбе, сказала Варька, потому что на какое-то мгновенье ей показалось, что Веригин уходит надолго — не на войну, конечно, но надолго! — и даже поверила в это.
— Завтра вечером, самое крайнее — послезавтра он опять загорится на этом же месте. — Веригин усмехнулся в темноту, поняв, что Варька что-то вообразила и даже нарисовала какую-то романтическую картинку.
«Ох уж эти милые, восторженные души, им просто так ничего не надо, а вот чтобы побольше розового туману да голубого флеру, а море — оно ведь служба, с туманами или без туманов, с флерами или без флеров. И хочешь — идешь, и не хочешь — тоже идешь. Как это в песне: