В боевом отделении второй башни понимали, что означал этот сигнал, поэтому и вопросов не задали: плохо они стреляли весною или хорошо — это могло повлиять только на оценку их мастерства и боевой выучки, теперь же предстояло стрелять в виду неопознанной эскадры, которая хотя и ушла за горизонт, но электронные свои щупальца явно не убрала, а это уже приобретало совсем иное значение и имело совсем иной смысл. К тому же в башнях уже стоял прибор «Упредитель залпов», как-то он поведет себя в деле, этот прибор, поди знай…
И тогда кто-то сказал:
— Это вам не Балтика.
— Но разве мы на Балтике не готовились к этому? — спросил Иконников, пытаясь понять умонастроение команды, и Веригин не стал дожидаться, когда кто-то из матросов опять подаст голос, сказал сам, как это и подобало в ответственную минуту:
— Есть, товарищ капитан второго ранга, пропусков не будет.
— Мы с командиром надеемся на вас.
— Самогорнов, открыть огонь!
— Есть, открыть огонь…
Колеблющийся и едва различимый в надвигавшихся сумерках горизонт был чист, и Самогорнов успел подумать, что на этот раз отбоя, кажется, не дадут, на какое-то мгновение позволил себе расслабиться, ощутил в груди легкий холодок, тотчас же весь подобрался и заученным голосом почти машинально произнес:
— Башни на правый борт… По эскадренному миноносцу… Снаряд бронебойный, заряд… Начать подачу…
И хотя снаряды с зарядами для прицельного залпа уже лежали в казенниках и Самогорнов мог не волноваться, что кто-то там в башнях что-то не поймет или перепутает, он все-таки волновался, потому что даже на него эта вселенская круговерть действовала нехорошо и его тоже подташнивало. Он подавал команды, а сам все чего-то ждал, пока неожиданно и неуловимо это «все» в нем переменилось, и он кожей своей ощутил, что, как бы ни качало и как бы эта качка плохо ни отражалась на самочувствии команды, пропусков не будет. Если бы у кого-то нашлось время спросить его, почему он так решил, то он даже не понял бы существа вопроса — так все стало просто и ясно:
— Лево три… больше полтора…
Самогорнов долго шел к этому дню и к этой минуте. Все, что он делал в башне: тренировал комендоров и строевых матросов, сам решая задачи всех возможных и невозможных вариантов, наконец, управлял стволиковыми стрельбами, — все это было прелюдией к сегодняшнему торжественному дню, который должен был дать ответ на извечный вопрос: так кто же ты есть, капитан-лейтенант Самогорнов, мужчина, на которого можно положиться в трудную минуту, или только подобие мужчины, для коего трудная минута только лишь красивая фраза? «Так кто же ты на самом деле есть, Самогорнов?» — между делом спросил он себя и вдруг поймал себя на мысли, что в эту минуту, подавая команды, он имел в виду целью не свой эсминец из боевого охранения, а тех трех нахалов, пытавшихся перейти условную границу, которая ограждает любой военный корабль, когда он находится в автономном плавании.
— Вторая башня, товсь!..
Он скосил глаза и мельком глянул на прибор наведения башен по горизонту и вертикали, выделил среди прочих вторую башню — зеленые лампочки наведения орудий на цель горели ровно, как будто корабль и не валило с борта на борт, и тотчас же зажглись и оранжевые огоньки: орудия стали на «товсь».
— Вторая башня, залп!..
Внизу под ним громыхнули орудия, изрыгнув белесо-желтые языки пламени, и снаряды, ввинчиваясь в сумеречное небо, ушли на цель. Самогорнову показалось, что он сжался в комок, готовый помчаться вслед тем снарядам, чтобы там, на высоте, рассмотреть, хорошо ли он рассчитал исходные данные, и увидел едва различимые серебряные столбики, выросшие за кормой эсминца.
«Молодец, Веригин! — Опять расслабясь, Самогорнов дал простор внутреннему голосу: — Мужики мы с тобой, братец, мужики».
— Право один… больше полтора. — Самогорнов передохнул и облизнул ставшие сухими губы: — Третья башня, товсь!..
Он снова взглянул на зеленые огоньки. Ряд, который принадлежал третьей башне, постоянно гас и вспыхивал, как будто где-то нарушился контакт, и Самогорнов подумал, что зря он не дал и этот пристрелочный залп второй башне: Веригин бы вытянул, Веригин — молоток! Самогорнов дождался, когда лампочки вспыхнули по всему ряду, и почти беззвучно — по крайней мере, так ему показалось — выдохнул из себя:
— Третья башня, залп!..
Прошло мучительное мгновение, и третья башня изрыгнула огонь, с визгом и воем послав свои снаряды вкручиваться в серую тугую вату, в которую надвигающиеся сумерки обратили серебристо-голубой воздух. Самогорнову и во второй раз показалось, что он приготовился, подобно снаряду, ввинтиться в эту вату и только требовалось, чтобы кто-то подтолкнул его, но никто его не подталкивал, и он снова увидел серебристые столбики.