Он не заметил, как вышел на Невский проспект, и скоро очутился возле Гостиного двора, на какое-то время забыл про портсигар, хотя почти подсознательно все еще ощущал нехорошую тяжесть на душе, вошел в лавчонку, в другую и больше уже не пропустил ни одной, так и гулял из двери в дверь, как будто что искал, и неожиданно возликовал, увидев наконец именно то, что ему и хотелось увидеть.
Это был плюшевый, лопоухий, как дворняжка, медвежонок, смотрел он на Паленова с верхней полки черными блестящими бусинками, высунув изо рта красный лоскуток, и, казалось, плутовато улыбался. «Он», — почти закричал Паленов, пересчитав деньги, и, когда понял, что капиталу хватит, выписал чек и бросился в кассу, чтобы кто-нибудь не перехватил его.
С этим медвежонком, для которого даже не нашлось коробки, Паленов и пришел на Дворцовую набережную, быстро нашел и дом и квартиру, а позвонив, весь похолодел и стал словно бы сам не сбой. Ведь знал же он, что не обидят его здесь, и тем не менее внутренняя пружина, которая словно бы поддерживала его в ходячем положении, сжалась, и он одеревенел и даже как-то уменьшился. «Зачем я не пошел с ребятами? — раздражаясь и досадуя на самого же себя, подумал Паленов. — Зачем не пошел с Симаковым и Венькой?»
На площадку выбежала Даша в розовом переднике, раскрасневшаяся, сияющая, выхватила у него медвежонка, утащила в прихожую и начала помогать раздеваться, приговаривая:
— Почему так поздно? Почему так поздно?
И он в лад ей отвечал как заведенный:
— Потому что служба… Потому что служба…
Бывает же так: только что он чего-то боялся и цепенел, а тут сразу освоился, как будто прожил вечность в этой квартире, с этими людьми, среди этой обстановки, и уже не жалелось, что не пошел с ребятами, даже сама эта жалость казалась смешной: Багдерин с Симаковым — это что-то обыденное, каждодневное, а Даша — праздник, и этот праздник для него наступил. «Хорошо-то как, — подумал Паленов. — Как хорошо».
Даша потянула его на кухню закусить с дороги, и не успел он как следует освоиться, чтобы подкрепиться основательнее, как она опять схватила его за руку и повлекла за собою в комнату, где предполагалось стоять праздничному столу и где уже надменно-царственно и в то же время сиротски-потерянно, покоясь на четырех лапах крестовины, цвела и млела елка, источая вокруг себя запах хвои и смолы.
— Видишь! — закричала Даша. — До Нового года три часа, а она еще почти голая. А у меня сессия. А мне еще надо кое-куда сбегать. Ты понимаешь, что это такое?
Паленов и понимал и не понимал, потому что насторожило его что-то в ее словах, и наконец сообразил, что у Даши сессия и, значит, она студентка, должно быть, на год-другой старше его, и это как-то нехорошо задело его самолюбие, словно нашлась какая-то фальшивая страна, которая взяла да и зазвенела в самый ненужный момент, и Даша, кажется, заметила это, всплеснула руками и спросила нараспев:
— Альбатрос, тебе что-то здесь не нравится?
— Не зови меня альбатросом, — взмолился Паленов.
— Почему? Разве это плохо?
— Не знаю. — Он на самом деле не знал, почему вдруг ему перестало нравиться это слово.
Даша подошла и быстро погладила его по коротко стриженной голове, и прикосновение ее теплой и мягкой ладони сразу успокоило его.
— Ты зови, — сказал он тихо, — зови, раз тебе нравится. Это просто на меня нашло.
— Со мной это тоже бывает, когда мне что-нибудь не нравится или вспоминаю что-то неприятное. А вообще-то, на альбатроса не обижайся. Альбатрос — птица бури. У нее сильные крылья и очень слабые ноги. Целыми днями она стелется над волнами, а отдыхать улетает обязательно на скалы, потому что, взлетая, она должна упасть. Иначе альбатросу не взлететь. В ту нашу встречу у тебя что-то роковое было в лице, и мне подумалось, что прежде чем взлететь, ты тоже упадешь.
— А если я не упаду? — спросил Паленов игриво, чтобы продолжить столь интересный разговор, и неожиданно понял, что начинает кокетничать, смутился и стал уже было оправдываться: — Нет, конечно, я же понимаю…
— А если не упадешь, то и не полетишь, — не приняв его игривости, вполне серьезно сказала Даша. — Полет требует риска. А тот, кто рискует, тот и падает, при этом иногда зашибается до смерти. А мне хочется, чтобы ты умел летать и ничего не боялся. Слышишь? — И Даша повторила по слогам: — Ни-че-го.
— Добро, — неуверенно пообещал Паленов.
Даша лукаво помолчала и, став сразу серьезной, спросила: