— Погоди. Начнутся тревоги, я тебе тоже вырежу.
Тревоги начались скоро — линкор стал готовиться к весенней кампании, — и дядя Вася, изготовив горизонтальную наводку и провернув механизмы, сажал Паленова к штурвалу, а сам забирался в «шхеру», закоулок между броневыми переборками, и потихоньку резал ему из липового чурбачка ложку. В той «шхере» у него была маленькая мастерская, в которой он отдыхал, как говаривал сам, от бранных дел. Многие старики в ту пору имели свои «шхеры», и каждый из них что-нибудь там мастерил.
— Ты нас не осуждай, — говорил дядя Вася, посмеиваясь. — У нас руки устали от войны. Вот и ищем им забаву. Сам-то ты с каких мест будешь?
— С Ильменя я. Из Гориц. У нас все больше рыбаки. Сети, само собой, вяжут, корзины плетут.
— Понятно. А я с Рязанщины. У нас там леса. Липа есть. Вот из нее и режем ложки, чашки. Погоди, будет время, я тебе всю посуду вырежу. Век износу не будет.
Скоро у Паленова была и чашка деревянная, и ложку, и кружку дядя Вася ему тоже вырезал, как бы выделив среди других: из таких кружек пил старшина орудия да он сам, теперь и Паленову, вечному бачковому, положили такую же.
Бачкуя, он незаметно освоился с линкором и стал различать одну жилую палубу от другой, офицерский коридор от коридора команды, сам, без посторонней подсказки, смекнул, как быстрее пройти на камбуз и в посудомойку, — словом, из темного леса выбрался на простор и понял, что не так-то уж и страшен черт, как его малюют. Дядя Вася тоже кое-что смекал.
— Все, парень, становись теперь бачковать в общую очередь. Эту науку ты прошел, больше из нее ничего не выжмешь. — И однажды он отвел Паленова в сторону, чего прежде никогда не делал, и попросил: — Подневаль-ка сегодня в ночь по кубрику. Нездоровится мне что-то. Полежу ночку в лазарете. Пускай-ка мне фельдшер банки возле ран поставит.
Паленов добросовестно перечел инструкцию и делал все как надо: вовремя проветрил помещение, а потом задраил люки и иллюминаторы, вовремя включил ночное освещение и выключил принудительную вентиляцию, а когда прозвенел телефонный звонок, лихо ответил в трубку:
— Дневальный по кубрику слушает.
— Вот что, дневальный, — сказали ему в трубку. — Вахтенный офицер говорит. Поднимитесь ко мне в рубку.
Паленов поправил бескозырку, повязку, боцманскую дудку и бросился на верхнюю палубу, к парадному трапу, где находилась рубка вахтенного офицера, быстро отыскал того и зачастил:
— Товарищ лейтенант, дневальный по кубрику…
Тот выслушал Паленова снисходительно и вежливо, даже как будто бы удивился:
— Скажите пожалуйста, у нас даже юнги завелись.
— Так точно. Прибыл на практику в первую башню.
— Скажите пожалуйста, и у кого же вы практикуетесь?
— Дублер старшего матроса Зотова.
— Скажите пожалуйста, а кому подчиняется дневальный по кубрику?
И тут только Паленов сообразил, что вахтенному-то офицеру, собственно, подчинена вахтенная служба верхней палубы, а дневальные соотнесены к дежурному по низам, который в свою очередь находится в подчинении у дежурного по кораблю.
«Вот тебе и на», — подумал он, поняв, что поддался на розыгрыш и попал в глупейшее положение.
— Виноват, товарищ лейтенант.
— Хорошо, хорошо, — сказал ему этот лейтенант. — Я в общем-то рад, что вы пришли ко мне побеседовать, только, знаете ли, неудобно это делать во время дневальства. Так что уж скажите Зотову, чтобы он похлопотал перед командиром башни о том, чтобы отметить как-то это ночное явление на вечерней поверке. Вы согласны?
Лейтенант тот напомнил Паленову Кацамая, и он скорехонько согласился:
— Так точно.
— Тогда не смею вас задерживать.
Это был позор, и Паленов знал, что завтра над ним станет потешаться вся башня, когда он скажет об этом дяде Васе, потому что не сказать ему он не мог.
Пока он отсутствовал, в кубрике что-то случилось, кто-то кряхтел или постанывал. Паленов прислушался и негромко окликнул:
— Эй, кто там?
Все смолкло, над головой послышались шаги вахтенного, и где-то тихо, вполголоса заурчала вентиляция. Ему было нехорошо, и он уже не находил себе места, но, к счастью, скоро появилась смена, и, завалясь спать, он быстро отрешился от забот своих и напастей и незаметно уснул. Утром он обо всем рассказал дяде Васе. Тот молча выслушал Паленова и еще помолчал.