— Меня поражает ее лицо. Скорбящее, как у божьей матери.
— Она и в самом деле скорбящая мать. Оба ее сына погибли на «Петропавловске» в одну минуту.
— Я хоронил их.
— Послушай, альбатрос, — насмешливо заметила Даша. — Ты, оказывается, уже овладел искусством матросской травли.
— Нет, — возразил он. — Мы на самом деле хоронили их осенью, когда подняли с грунта носовую часть «Петропавловска». Правда, там не было отдельных гробов. Там стояли только ящики с останками. Но это все равно. — Паленов вспомнил тот осенний день и будто бы наяву увидел Марию Ивановну с букетом цветов, и каперанга Пастухова увидел, хотел сказать об этом и не сказал.
— Извини, — тихо промолвила Даша, — просто я еще плохо тебя знаю.
Дашу Мария Ивановна позвала на кухню, а Паленова Пастухов усадил за шахматный столик, даже не спросив, умеет ли он играть, и велел расставлять фигуры. Играл Паленов неплохо, но ему никогда еще не приходилось сиживать за столиком с таким сановным соперником, он занервничал и начал проигрывать, и, когда уже, казалось, положение его стало безнадежным, он разозлился и на себя, и на Пастухова, который, посмеиваясь, брал у него фигуру за фигурой и не собирался играть в поддавки, и сказал себе: «Стоп, машина. Выгребай на чистую воду» — и хотя партию сдал, но сдал с честью, потому что Пастухов уже не посмеивался и подолгу думал над каждым ходом. Вторую партию Паленов тоже проиграл, а третью свел вничью, а Пастухов выдвинул у столика ящик, небрежно смахнул в него фигуры и угостил его папиросой.
— Мое правило играть только три партии, но сегодня я выиграл бы у тебя и четвертую, и пятую. Только сегодня. С завтрашнего дня ты уже будешь выигрывать. Это хорошо, если учесть, что шахматист я не из слабых. — Он бросил затухшую папиросу в пепельницу и тотчас закурил другую, дождался, когда она стала хорошо тянуться, бросил и эту, прикурил третью и пожаловался: — Крепкие, горло дерут, а не накуриваюсь. Видимо, пора совсем бросать.
Паленов молчал, потому что оробел, оставшись с ним наедине, да, по совести говоря, и не знал, о чем ему с ним говорить.
— Значит, скоро мы тебя выпустим младшим комендором?
— Так точно.
— Оставь формальности. Мы ведь не на службе.
— Так точно, — повторил Паленов и сконфузился: — Трудно это, сразу-то оставить формальности.
— Понимаю, и если тебе так легче, то и не насилуй себя. Оставайся самим собою. Так, значит, младшим комендором. И что же дальше?
— На корабль.
— Это естественно. А дальше?
— Так далеко я еще не заглядывал, — сознался Паленов. — Впрочем, как бы это лучше сказать…
— Как лучше, так и говори.
— Я хочу связать свою жизнь с флотом.
— Похвально, но каким образом?
— Вот этого я не знаю.
— Добро. Я тебе подскажу. Для этого есть два пути: или после календарной службы остаться на сверхсрочную и выйти в патриархи флота, или поступить в училище и стать офицером.
Паленов подумал, представив себе Крутовых — и старшего, и младшего, и вдруг понял, что при всей любви к старшему, к дяде Мише, Михаилу Михайловичу, предпочтительней ему показалась карьера младшего.
— Закончу экстерном за год десятилетку, — сказал он, — и поступлю в училище.
— А хватит силенок, за год-то осилить?
— Хватит, — храбро сказал Паленов.
Капитан первого ранга Пастухов посмотрел на него, затянулся и снова посмотрел.
— Добро. Я помогу тебе и спишу в хозяйство Крутова-младшего.
— Спасибо, товарищ капитан первого ранга.
— Ну уж, ну уж, — промолвил он, улыбаясь.
— Тогда позвольте еще одну просьбу.
— Пожалуйста.
— У меня есть друг Евгений Симаков.
Пастухов поднял руку и молчаливым жестом остановил его.
— Я знаю. Я все знаю. Комиссар Симаков был моим сослуживцем на Балтике. Потом он служил на Тихом океане. И сын его пойдет на ТОФ, а там друзья отца помогут ему во всем. Вопросы есть?
— Никак нет, — отрапортовал Паленов и каким-то обостренным своим нервом ощутил, что и с Евгением Симаковым его пути-дорожки разойдутся надолго, дай бы бог, чтобы не навсегда. Тянуться за ним на Тихоокеанский флот — он понял это — не имело смысла, для него оставалась Балтика с хозяйством Крутова-второго и Севера́, он все еще не знал, чему отдать предпочтение, хотя об этом его и не спрашивали ни Даша, ни каперанг Пастухов.
Потом был длинный обед, за которым много говорили и Пастухов, и Мария Ивановна с Дашей, даже Паленов, смущавшийся в застольях, рассказывал, как в Горицах ставят сети и как пекут рыбники, до которых покойная бабушка была великая мастерица.