— Так, ээ… Веригин, я правильно понял, что вы ждете жену?
«Молодец», — подумал Веригин о Самогорнове, который, видимо, представил дело так, что к Веригину приезжает жена, а это в корне меняло всю ситуацию.
В каюте адмиральского катера лейтенант Першин сам держался адмиралом, говорил с ленцой, потягивая слова. Но бог с ним и с его ленцой, главное, что он оказался милягой парнем и согласился взять с собой Веригина да еще и уладил дело со старпомом, который сперва не хотел отпускать офицера на берег во время большой приборки. Большая приборка на корабле — пусть проводится она каждую субботу — дело священное и безусловное, но как откажешь «флажку». Старпом Пологов только пальцем погрозил Веригину: дескать, смотри мне, если что. Веригин в свою очередь пообещал Медовикову:
— Будет все в ажуре — отпущу до понедельника.
Веригин знал, что Медовиков расстарается, и слушал болтовню Першина с охотой, тем более что тот предлагал дело.
— Советую вам, э-э… Веригин, заглянуть на улочку Трех Аистов, в частный дом некой Алевтины Павловны. Сей божий одуванчик иногда сдает комнату бездетным офицерским семьям, а также одиноким.
— Хватит с меня и дяди Пети, — осторожно, боясь обидеть Першина и остерегаясь подвоха, возразил Веригин, но Першин только усмехнулся.
— Э-э… Веригин, оставьте. Дядя Петя плебс, так сказать вздор. А Алевтина Павловна дама света. Еще того, Веригин, света. Бомон, комильфо и тому подобное. Знаете, это недурственно иметь свой уголок на берегу. Все-таки иногда можно позволить себе отдохнуть от службы. Деньги не великие, зато комфорт: всегда есть кому постирать, в случае и гостей есть где принять, можно и винишка откушать. В тени, вдали от сторонних глаз это, знаете ли, в нашем бивуачном положении впечатляет.
«А ведь верно, — радуясь, что случай свел его через Самогорнова с Першиным, думал Веригин, рисуя себе этакий раишко в виде комнаты с тюлевыми занавесками на окнах, фикусом в кадке, гераньками в миленьких горшках на мелких тарелках с какой-нибудь простенькой каемочкой, и среди этого великолепия — Варька, Варька, черт возьми!.. — А вдруг там клопы?» И, помрачнев, даже заикаясь, потому что говорить об этом было стыдно, спросил:
— А как там насчет запечной живности, этих самых, которые клопы? — он даже язык начал ломать, чтобы получилось естественнее.
— Э, батенька, Алевтина Павловна — вдовица каперанга царского флота, знаете ли, этакий осколок бывших, так что с этой стороны вам ничто не грозит. — Першин говорил округло, изящно, словно мастерски пускал дым кольцами. — Только, батенька, вам надо показаться. Божий одуванчик еще помнит балы в гвардейском экипаже, была первой дамой среди морских офицеров и к флоту неравнодушна.
Они привалили к пассажирскому причалу, и Першин сказал, что Веригин ему ни с какой стороны не нужен, вся эта бодяга с документами была затеяна им по наущению Самогорнова специально для старпома, и теперь Веригин может располагать временем до пятнадцати ноль-ноль по своему усмотрению.
— Нехорошо это, — подосадовал Веригин. — Дознается старпом — шуму не оберешься.
— Куда уж лучше… С большой приборки удрали, старпома, паиньку, вокруг пальца обвели. Экие мы бяки. Ну бывай здоров и не опаздывай. Жду не более пяти минут.
Веригин для полноты ощущения свободы потолкался на причале, прикидывая, как ему все лучше обстряпать, и получалось, что прикидывай не прикидывай, а самая надежная дорожка ему уже указана — на улочку Трех Аистов, во владения Алевтины Павловны, — и Веригин поправил фуражку, чтобы плотнее, по-нахимовски, сидела на голове, пробежал пальцами по пуговицам, воровски огляделся и прыгнул в пролетку, велев извозчику опустить верх до самых козел.
На улочку Трех Аистов они въехали минут через семь-восемь, хотя и затерялась она на окраине, среди голых деревьев, побеленных птичьими знаками, и владения Алевтины Павловны нашли сразу. Опасаясь собаки, Веригин позвонил.
Вышла сама хозяйка — по крайней мере так решил Веригин, — высокая, строго-стройная, в фартуке с кружевами, простоволосая. Голова ее с белыми прядями была хорошо, даже кокетливо прибрана. По словам Першина, выходило ей близко к шестидесяти, Веригин не дал бы больше сорока, впрочем, с точки зрения его возраста, все женщины, которым перевалило за тридцать, но не достигло пятидесяти, в равной мере для него сходили за сорокалетних.