— Сговорились? — спросил Першин тем лукавым голосом, когда наперед знают, что дело сладилось, хотя бы потому, что не сладиться оно не могло. — Прелестная старушенция эта самая Алевтина Павловна, не правда ли?
— Да, — сразу на оба вопроса ответил Веригин и в свою очередь спросил, стараясь скрыть беспокойство: — А те особы, что были на тезоименитстве, и вот теперь Алевтина Павловна — они, случайно, не знакомы? Конечно, это пустяк, но все-таки…
— Нет, не знакомы, — позевывая, сказал Першин.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Румянцев суеверно не любил выходить в море по понедельникам. Это знали в штабе, посмеивались и прощали ему маленькую слабость, тем более что первый немецкий транспорт он, будучи командиром сторожевого корабля, потопил 23 июня, именно в понедельник.
В воскресенье каперанг обедал в кают-компании и за обедом между прочим сообщил старпому Пологову (старпом же, естественно, конфиденциально, — командирам боевых частей), что по зрелом размышлении он испросил у адмирала разрешение выйти в море не в понедельник после обеда, как это намечалось, а сразу после полуночи во вторник. Старпом мысленно поблагодарил судьбу, даровавшую ему лишних полсуток для крайне необходимых корабельных работ — впрочем, иных на корабле и быть не могло, — тотчас же согласно закивал.
— Полагаю, что это разумно. Время до обеда, как водится, займет замполит, а после обеда я, с вашего разрешения, по некоторым боевым частям и службам объявлю планово-предупредительный ремонт.
— Помилуйте, — возразил командир, — а чем же вы занимались перед выходом из Кронштадта?
— Ремонтом, — невозмутимо ответил старпом.
— Не слишком ли часто мы балуемся пе-пе-эром?
— Вы полагаете — часто? — в свою очередь льстиво спросил Пологов, в общем-то сознавая, что запросил лишку, но и не желая идти на попятную. Ему все казалось, что у артиллеристов с материальной частью не все в порядке, что штурманы не откорректировали карты, а главный боцман давно не занимался шпилями и бегучим такелажем. Кроме того, он считал, что краску на борта и надстройки положили не того колера, а какого надо — он еще не знал, и это тоже мучило его.
— Я считаю важным то, что полагает мой старший помощник, — не желая попусту спорить, сказал командир, наливая себе из супницы борща, который особенно почитал и ради которого иногда спускался обедать в кают-компанию. Борщ, сваренный в бачке на его персональном камбузе, не шел ни в какое сравнение с борщом из общего котла. — Тем не менее главный калибр оставьте в покое. Им скоро стрелять.
— Добро. Но тогда разрешите взять у них строевых матросов.
— Ну-ну. С паршивой овцы хоть шерсти клок, — пошутил каперанг. — Но куда они вам? Есть же боцманская команда.
— Как куда, помилуйте! У меня работ на палубе по горло.
— Берите строевых, и на этом покончим.
— Потребуется еще дополнительно и расходное подразделение. Подойдет баржа с продуктами, интендант начал завозить новое обмундирование, — принялся перечислять Пологов, старательно загибая пальцы. — Старослужащие совсем поизносились.
— Хорошо, хорошо. Вот что, голубчик, передайте старшему коку или — кто там у них стоит на борщах? — чтобы перцу впредь не жалели. При сырой погоде перец — это вещь, а так борщ отменный.
Пологов еще не принимался за первое, но, чтобы не отставать от каперанга, тоже похвалил борщ, тем более что все дела были улажены, и дальше обед пошел по твердому, раз и навсегда заведенному порядку.
Веригин сидел на своем лейтенантском конце стола и, естественно, слышать разговор командира со старпомом не мог и не знал еще, что строевых матросов у него в понедельник заберут и готовить погреба к приему боезапаса придется комендорам, иначе говоря, матросам, обученным артиллерийскому делу. Он все еще не решался поговорить с Самогорновым, чтобы тот попросил Першина — самому Веригину это почему-то было неудобно — замолвить в комендатуре словечко. Без этого ходатайства — Веригин был уверен — ему могли и не разрешить вселиться в частный дом. Вопрос был в высшей степени щекотливый, и чем больше думал о нем Веригин, тем щекотливее он становился.
А Медовиков, отпущенный на берег до понедельника, между тем обедал у своего земляка, мастера с судоверфи, и меньше всего в эти минуты думал о боезапасе и о предстоящих стрельбах. К земляку приехала на жительство сестра Наталья, на которую он имел виды, но дело осложнялось тем, что эта самая сестра Наталья, кажется, на него-то, Медовикова, никаких видов не имела, и Медовиков хоть и «причащался» умеренно, но старался себя показать вовсю, давая понять, что такие парни, как он, на дороге не валяются. А между тем Наталья сама скрытно поглядывала на Медовикова, даже смирилась, что лицо у него в оспинках, но до поры до времени ничем не хотела себя обнаружить и на все умные разговоры мужчин отзывалась примерно одинаково: