Ося не заметил, как наступила зима. Ося заметил только, что все стали ужасно похожи друг на друга. Отыскать даму треф среди пуховиков, отыскать даму треф среди шуб. Отыскал – среди курток. Слишком легко одета.
Он опять ждал её на лавочке. Все эти дни. «Ося, ося – идеальный ждун».
– Ты каждый день тут сидишь что ли? – о, удивительная и удивлённая дама треф.
– Ты невнимательна. Но ничего. Все так. Всё так. Вы просто очень увлечены.
– А ты нет?
– Нечем.
– Да это видно. Ты всё время в телефоне капаешься.
– Я пишу.
– Мм, – она кивнула, – как тебя зовут?
– Осип.
– Ладно, Ося, и чё, интересно так за мной наблюдать?
– Я не совсем за тобой.
– А за чем же тогда?
– За движением.
– Движением… Я – Елена.
– Спасибо, хотя это и не обязательно.
– В смысле?
– Да в прямом. Забудь.
И они пошли вместе гулять вдоль канала. И ветер растрепал Еленин пучок. И ветер застревал в точечно растущих елях. И Елена елейно улыбалась. У Оси закружилась голова. Кружился шар, и Ося превращался… Ося ни в кого не превращался. Они шли мимо орущего ребёнка и его отца, от которого пахнуло потом из-под расстёгнутой куртки.
– Что ты пишешь? – спросила она. Она смотрела в воду, вздрагивающую под тем же ветром, что и её разрушенная причёска.
– Прозеньку.
– А конкретнее?
– Да тут невозможно конкретнее.
– Ну как это… О чём?
– Невозможно конкретнее. Я серьёзно.
– Ерунда.
Ося ничего не ответил, он только подумал, что в литературе важно уметь заговариваться.
Она смотрела в воду, вода, кажется, смотрела в неё. Она молчала. Её лицо было словно вышито белёсыми нитями на незримом полотне воздуха.
– Как тебя зовут?
– Ты издеваешься? – она так резко повернулась к Осе, что он растерялся.
– Нет.
– Елена.
Елена сорвала листик с дерева. Ося внимательно следил за её руками. Она мелко рвала эти листики и разбрасывала. Всю дорогу.
«Всю дорогу» – подумал Ося и в вихре серьёзных мыслей не заметил, как стал Осипом.
Канал канул цветной карточкой воспоминания – для обоих.
– Помнишь охранник однажды сказал нам: «Вы пойдёте? Вы обои?». «Мы обои, мы стена. Хочется петь».
Елена молчала и рвала листики. А Осипу хотелось кричать. Но умел Осип только одно – и он молчал. Лучше хорошо делать то, что получается.
Некоторые фонари, мимо которых они проходили – гасли. Осипа это забавляло: ему чудилось, что он выпивал эту рыжую электрическую чашу. И его глаза светились. Светились глаза, жадно ловившие тень Елены. Тень, прыгающую по бордюрам. Успокаиваясь и наполняясь ночным – Осип эмигрировал в своё наилюбимейшее состояние – в Осю.
Глава «три»
– В детстве я всегда был уверен. Вот да. Был уверен.
– В чём? – одна рука под головой, вторая согнута в локте. Елена напоминала какую-то картину. «Елена без ничего» – подумал Ося и смутился.
– Был уверен, что если допущу непреодолимую ошибку или если судьба загонит меня к обрыву – я всё исправлю. Мне казалось это таким простым: покончить с собой, просто прыгнуть с этого обрыва. Я был уверен, что безоговорочно появлюсь заново. Вот точно так же, как уже появился однажды. Но чем дальше я удаляюсь от своего начала, тем стремительнее тает эта уверенность.
– Не грусти, Ося, – сказала Елена. – Всем грустно.
***
Осип работал заместителем кого-то там. Ездил на работу, появлялся у дверей зданья: бетонного, непроницаемого.
Каждый раз, закрывая глаза в электричке, Осип представлял, как змея поезда извивается, несётся по мосту. Под поездом покрывается дрожью канал. А мир… мир обнимает поезд. Внутри вырастал пузырь, наполненный чем-то тёплым. И всё, чего Осип ждал – момента, когда нарыв лопнет. И вот – свершилось: Ося занял роль переднего плана. Ося выскочил на Водниках. Надо – не надо: Ося выскочил. И мир – обнял его. Правда лишь на пару мгновений.
Было довольно рано: около семи. Солнце оборачивало воду в золотую фольгу. Кому в подарок? Ося надел наушники, и всё стало лучше. Однозначно, пространство претворилось таким, каким мы его порой смутно припоминаем: вершившимся до нашего рождения и безостановочно свершающимся после. Всё стало правильным. Правда лишь на пару мгновений.