Что-то привлекало внимание Оси. Но он не мог найти источник этого отвлечения. Пока не обронил билетик на асфальт. А сорить Ося не любил. Под ногами помимо синего прямоугольника бумаги он обнаружил и геометрию иного уровня: три тени. Ося оглянулся. Сзади стояли двое, но их лиц не было видно из-за светившего в затылок солнца.
Забавная вещь ограбление: мало кому удавалось преодолеть двустороннюю сущность вещи: обиду материалиста и тоску романтика. Ещё более забавная вещь анонимное ограбление: боль в затылке, потерявший сознание Ося. Разбросанные по земле стекляшки, в которых светило незамедлительно нашло себе ещё один приют. Всё вывернуто, всё вытащено. Но, милый Ося, сколько в мире анонимных ограблений. Оно и к лучшему: кто станет жаловаться на самого высшего Неизвестного, создавшего самое высшее ограбление? Кто? Да все станут. И всех в конце концов ограбят.
В глазах плавали чёрные пятна, чёрные дыры. Музыка больше не играла – телефона больше не было. Ося лежал Осипом.
Глава «два»
Пришлось возвращаться пешком. «Осип без ничего». И именно, что без ничего, а не без всего.
«Потому что жизнь – оборотная сторона отсутствия. Но бывает мы пропадаем и на противоположном берегу. Не все. Но грустно всем. Мысли, мысли» – ноги ныли, Осип держался за бок.
А вот самоё страшное было впереди. И Осип к нему пришёл: Елены не нашлось в её стеклянном здании. «Машешь руками – но никаких стрекоз». Она не дождалась его. И кажется, чего проще – найти её дом, найти её. Но Осип не знал дороги – «кому вообще важна эта бесполезная асфальтированная лента?». Осип никогда не смотрел по сторонам, не оставлял в воздухе бесплотных меток, которые могли бы помочь Мнемозине проводить его к Елене. Осип знал только одно: атмосферу. Он всегда шёл за Еленой. Он запоминал Елену. Он вживался и вжимался всем своим существом лишь в одно – в Елену. А теперь он её потерял. Опоздал. С первой их встречи Осип никогда не пропускал её возвращения с работы: знал, что иначе не найдёт. Да и опуская все оправдания: лучше всего Осип в своей жизни умел одно – становиться зазеркальным близнецом. Осип осел на лавочку. Слишком резко: что-то хрустнуло и свалило Осипа на землю. Оставить без ответа такую подлянку со стороны мира Осип не мог, ведь лучше всего в своей жизни – он умел становиться зазеркальным близнецом. Что-то хрустнуло внутри: Осип разрыдался. И сразу осунулся до Оси.
Глава «один»
Шар крутился. Возможно, сейчас она сушила феном свои волосы: на улице стояла жара. Ужаснее всего не знать, что же именно она сейчас делала – теперь вся зеркальность перечёркнута. Ужаснее всего снова свести её к разномастному местоимению. И нигде нет возможности найти её, напороться на её существование. Ося даже не был уверен, то ли это здание: правда ли там были стёкла? Или всё это игра светотени, чудачество дождевых отблесков.
Потерять способность отражаться хоть на чём-нибудь в этом мире. Кроме одного.
Ося ходил от здания к зданию: да, он находил разбавленную Елену, расчленённую в других людях Елену. Но все эти недо-елены не давали ему зазеркальности. Ося так потерялся, что снова работал заместителем кого-то там. И мир вернул свою непроницаемость. «Жуки, жуки – и никаких стрекоз, и жизнь без стрекоз». Но об одном Ося ещё помнил. И пока первородная Мнемозина не теряла молодость, Ося знал, где искать отражения.
Фонари роняли своё рыжее спокойствие в канал. Вода качала, вода баюкала. Ося стоял на мосту, и Ося знал. Повеяло детством. Ося достал наушники. Был ветер, были замёрзшие руки, были перила и было. Было небо: сверху и снизу. «Никогда, никогда не находил ничего до конца зеркального мне самому» – Ося забрался на перила. «Я всегда знал, что могу всё исправить. Мне не страшно, потому что я всегда знал, что могу. Знал это больше чем то, что я на самом деле есть». И он прыгнул. Зажмурившись, пытаясь собраться в позу эмбриона. И он падал. И он упал. И он тоже свёл себя до местоимения и возвёл до отражения.
Машины сигналили, кто-то даже выскочил и бросился к перилам, даже перегнулся через них. Но ничего не нашёл. Ничего: только небо плавало и под и над.