Я растерянно улыбаюсь, и это сходит за ответ.
– Ты выучила отрывок? Да? Я тоже. Вот скажи, как можно это успевать? Я из дома в выходные так никуда и не выбиралась.
Мария ходит очень быстро. Я подстраиваюсь под её темп, хотя мне и не удобно. Мы летим вдоль улиц, слова Марии летят мимо моих ушей.
Какой швеёй пришиты эти тени к земле? Искусный и страшный узор: вот, например, здание, вот, например, дерево – (словно) не сдвинуть, не свернуть – каждое утро пришивают эту тень в одно и то же место. И хоть ошиблась бы швея. Но швея никогда не ошибается – я иду за Марией к институту.
У самого входа – сброд осенних листьев и окурков. Дворник вещает своему собеседнику: – А я и говорю, что культуры-то нет. Я про это говорю. Я так и сказал.
Мы входим, прикладываем электронный пропуск, проникаем в эту храмину знаний.
Солнце протягивает свои утончённые фаланги сквозь жалюзи – в аудиторию.
– Так. Теперь. Что такое образ леса у Данте? Что это за лес такой?
Мы молчим. Преподша крутит свои бусики, выжидающе глядит на нас. – Ну? Лес, лес, «я очутился в сумрачном лесу».
Студенты страстно листают конспекты. Как будто листья шумят. В лесу. Сумрачном.
Преподша кусает губы: пытается удержать ответ у себя во рту.
– Лес – это что-то запутанное, – вдруг неуверенно выдаёт кто-то с задней парты.
Я молчу.
Нечто шевелится у меня под ногами. Я вздрагиваю: тень. Моя собственная тень дёргается под партой. А я не двигаюсь. Страх тошнотой подкатывает к горлу. Опять оно. И тут я замечаю: сидящая рядом Мария болтает ногой – тень покорно качается вместе с ней. Страх опадает в живот, стекает в ноги, заземляется. Этого не случалось уже целый день. Я стала находить себя теневым оборотнем намного реже с тех самых пор. С тех самых пор как…
Но для начала: в первый раз – я думала, что это сны. Потом, что я сошла с ума. Уже позже – я приняла себя. Просто иногда я обнаруживаю себя тенью в разных местах. У меня нет ни рук, ни ног – лишь вытянутые преобразования. Я ничего не вижу, не чувствую. Но я знаю, кто я. Я слышу шуршание шин по асфальту, топот ног или тявканье собак. Затем моё сознание будто совершает кульбит. Следующее – резкая боль в глазах, дрожь, тошнота. И вот: я тенью поднимаюсь с земли/забора/зданья. Это происходило всегда. Первое такое сознательное отпочкование случилось ещё в детстве, у бабушки, от жасминового куста. Забавно то, что кроме меня этого никто никогда не замечал.
<С тех самых пор как> на прошлой неделе я встретила человека на платформе. Назовём его «С.». Я сидела и смотрела на ветер. «Какое корявое предложение», – скажете вы. «Хорошо, хорошо», – скажу я, – «как захотите, так и будет». Я сидела и смотрела, как ветер расписывает небо, размазывая по нему облака (так ребёнок размазывает сопли по лицу). Смотрела, как ветер треплет деревья, злясь на них за отсутствие листвы. «Слишком длинно, слишком муторно», – заверещите вы. «Тихо, тихо, как вам захочется… я сделаю всё». Я сидела и разглядывала лужи под ногами. И тут подошёл С. Он мне сразу же и сказал: «я – С.».
«С., так С.», – подумала я.
Он закурил. Его рука выглядела предельно нелепо: широко расставленные пальцы, напряжённая кисть – смешно. Но лицо было настолько серьёзным и невозмутимым, что мой смешок куда-то затерялся.
С. протянул мне яблоко – жёлтое, бунинское. «Ой, – вскрикните вы, – зачем тебе эти отсылки? Сама придумать не можешь? Было уже такое». «Господи», – вырвется у меня.
С. протянул мне яблоко – шершавое, напоминающее полную луну. И что-то рвануло в катакомбах памяти.
Помню такие же яблоки (белый налив) разбросанные по грядкам. На коленках – отпечатки сырой земли. Прищурив один глаз, я стараюсь сохранить контраст: чёрная земля, белёсые яблоки. Мне было семь лет и что могло волновать меня кроме этого контраста? Только не испачканная красная юбка.
С. улыбнулся мне. Не докурив, потушил сигарету.
– Интересно, куда они? – самолёты полосовали небо. – Если я смотрю на них, я, вроде как, уже с ними? Или как? Как думаешь?
Я кивнула.
– А всё таки – нет…
Треснула скорлупа: закат желтком растёкся по небу. Нас затопило рыжим варевом. Приехала электричка, но никто не сдвинулся с места. Электричка уехала. Муравьями разбежались пассажиры.
Я представила, как мы выглядели со стороны: ничем не прикрытые для их взгляда в этом предельно прозрачном апрельском воздухе – два человека в пальто. Два человека, оккупировавшие лавку: каждый – со своего края. Под ногами вздрагивают наши умирающие тени. Смотрите, смотрите, милые прохожие, под ногами корчатся наши тени.