— Задается! — говорили ей в глаза участники изокружка и за глаза тоже.
Бесконечно терпеливый Пророк Муз хвалил ее и продолжал учить рисовать.
Но Силле считала: если человек не может рисовать так, чтобы у того, кто смотрит, становилось на душе приятно, чтобы у него появилась тоска по хорошему, красивому и совершенному, как, например, перед акварелями Рейбаса, картинами Ра́йди или графикой Юриса, то пусть и бумагу не марает. Пускай и дальше иллюстрирует школьную стенгазету. А ходить в изокружок? Что ж, человеку ведь нужно чем-то заниматься. Но пусть этот человек и не помышляет сравнивать свои поделки с произведениями Рейбаса и Райди. И к следующей осени пусть присмотрит себе новое занятие.
Так Силле решила.
Силле сидела за столиком, зажав губами кисточку. Первые четыре карточки она отложила в сторону с мыслью, что эти жалкие, детские рисуночки придется потом переделать. Перед ней была пятая карточка, которая должна была указать за столом место какой-то двадцатилетней девушке, студентке.
А солнце тем временем уже прошло свою третью четверть пути. Уже лучи его трепетали в листьях липы, на подоконнике и готовились заглянуть в комнату.
«Уже?! — удивилась Силле. — Скоро вечер, а сделано так мало».
За окном что-то зашуршало, затем показался целлофановый пакетик с клубникой, привязанный к рогульке. Пакетик никак не соскакивал с палки на подоконник. Его осторожно стряхивали.
Муж тетушки Тийны? Или сама тетушка Тийна? Вернулись с огорода… Или сынишка Метсов?
Силле сняла с бельевой палки пакетик и выглянула за окошко.
Индрек!
— Ты разве не на соревнованиях? Почему?
— Как почему? Маме сегодня первый раз разрешили прогулку во дворе.
— Выздоровела? Ой, Индрек! А я и не знала!
Улыбающиеся глаза Индрека стали серьезными.
— А что ты вообще знаешь обо мне или… хочешь знать? Ну, ладно. Пойду варить варенье, пока не забыл, как это делается. Сегодня собрал с грядок первый урожай.
Он помахал рукой и, держа раздвоенную бельевую палку, как Нептун трезубец, направился длинными шагами к подъезду.
— Индрек!
Он остановился.
Силле держала в руке пакетик с клубникой.
— Спасибо!
Индрек улыбнулся.
Силле отступила от окна в комнату. Теперь крикнул Индрек:
— Слушай, если это не секрет, чем ты там занимаешься?
Силле облокотилась на подоконник и объяснила.
— Хорошая практика! — решил Индрек. — Успеешь к завтрашнему дню?
— Куда там! Хорошо, если справлюсь к воскресенью.
— Ладно, я умею ждать. Тогда я в понедельник или вторник позову тебя с собой. Грядки полны цветов и замечательных ягод. Сегодняшние — это первые. Так что успеем. До свиданья!
— Обязательно пригласи! До свиданья!
Силле снова уселась за стол…
В понедельник, перед работой, Силле направилась прямо на шестой этаж. И рисунки углем, и нарисованный на берегу морской пейзаж, и кое-какие ранние работы она тоже захватила с собой: заодно переживать и волноваться.
Дверь ателье была открытой, и Юта Пурье на месте. Без долгих разговоров Силле разложила перед ней на столе гостевые карточки. Художница начала с интересом рассматривать их. Каждую карточку рассматривала с каким-то особым вниманием. И безмолвно.
И только после седьмой или восьмой карточки сказала:
— Для одного гостя вы нечаянно сделали две карточки.
— Это намеренно. На выбор. И не для одного, а примерно для половины.
Художница подняла голову, внимательно посмотрела на Силле и снова перевела взгляд на карточки.
Для Силле последовала долгая мучительная пауза.
«Сказала бы хоть слово! — просила про себя Силле. — Что ей стоит — одно только слово! Эту карточку она разглядывает так долго… И эту… Но лицо ничего не выдает: нравится или нет? Всего четыре карточки отложила. Неужели другие и впрямь не нравятся? Хотя эта карточка должна пройти. И эта…»
Юта Пурье не спешила.
Наконец — Силле показалось, что прошла вечность, — художница положила на предыдущие пять еще одну карточку, а остальные вернула Силле.
Девчонку обдало холодом.
— Передайте все Эндле Курма. Кроме этих шести. Пусть она сама выбирает из тех, что по две, на свой вкус. Но справились вы хорошо. Молодец! И спасибо!
И тогда Силле развернула бумагу и вынула свои рисунки и акварели.