— Той папки уже нет. Сгорела, — Петр улыбнулся, — как спичка. Так что, Юра, впредь мы будем работать без вариантов. Соображаешь?
— Не совсем.
— По-настоящему мы будем работать.
— Разве до сих пор мы работали понарошку?
— Когда отец просил тебя: Юра, дорогой, скорректируй показатели на два процента, а то в следующем квартале, сам понимаешь… ты что отвечал: заметано, батя! Или: как там у нас со встречным планом, Юра? Откликнуться надо, но так, чтобы голос не сорвать… А ты: заметано, батя! Считаешь, что это и есть настоящая работа?
— Понимаю, куда ты клонишь, товарищ директор, сам об этом люблю в газетах читать. Но, к сожалению, жизнь диктует другую тактику: если слишком дернули сверху, надо передернуть снизу, чтоб восстановить равновесие. Да что тебе объяснять, будто сам не знаешь. Не думаю, что в Слободзейском совхозе было по-другому…
— Ты прав, не было. А здесь я хочу, чтоб было по-другому.
— А там почему ты не хотел? — улыбнулся Юрий.
— Хотел, да не мог. А здесь докажу… Докажу, что не только в геометрии, но и в жизни кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая, а не лабиринт, — твердо сказал Петр.
Как-то жалостливо взглянул Юрий на нового директора:
— Ох, закрутится эта прямая вокруг твоей шеи, затянется тугим узлом, мертвой петелькой…
— Папа! Вот ты где!
К Константину Григорьевичу подбежала Аника, чмокнула в щеку:
— Скорей! Тебя на митинг зовут, речь будешь держать перед новобранцами! Пока! Мне еще надо цветов нарвать!
И девушка стремительно удалилась.
Константин Григорьевич взглянул на чистую страницу и захлопнул блокнот.
Духовой оркестр играл марш. Играл не очень чисто, но оглушительно. По центральной улице поселка шагали новобранцы. С флажками в руках их сопровождали солдаты и офицеры.
В толпе провожающих стояла Аника, вглядывалась в проходящих. Вот он! Наголо остриженный, в старенькой курточке, с рюкзаком за плечами, Алексей выглядел совсем еще неоперившимся птенцом. Он шел, опустив голову, и его понурый вид никак не вязался с бравурным маршем, с цветами, которые девушки бросали новобранцам…
— Алеша! — крикнула Аника.
Ои вздрогнул, но не повернул головы.
— Алеша!
Он продолжал смотреть под ноги.
— Алеша!
Идущий рядом с ним парень толкнул его в бок, но Алексей упорно смотрел в землю.
Аника остановилась. Ее толкали со всех сторон, но она ничего не замечала, она тоже смотрела себе под ноги, смотрела, как чьи-то туфли, босоножки, сандалии топтали букет цветов, предназначенный для Алексея.
Колонна новобранцев остановилась у памятника погибшим воинам, чтобы почтить их минутой молчания, чтобы за эту минуту услышать их безмолвное напутствие. Затем начался митинг. Аника все это видела издалека, и динамик доносил до нее лишь обрывки выступлений.
Снова грянул марш, и колонна направилась к вокзалу. Алексей больше не смотрел под ноги, решил, что защитнику Родины нельзя опускать головы, и он держал ее прямо, стриженную под ноль голову со смешно торчащими ушами…
Петр шел по территории винзавода, за ним мелкой трусцой бежал заведующий складом Яцко:
— Как же так? Ефим Макарыч сказал: это приказ директора! Может, он имел в виду родителя вашего, Константина Григорьевича?
— Кого он имел в виду, мы уточним, — говорил Петр, — а вы мне вот что объясните, товарищ Яцко: куда девался материал?
— В этом вся заковыка, Петр Константинович! Я им и говорю: вы сначала разберитесь, заактируйте, печатью пришлепните, а потом приказывайте! Нагрянет ревизия из управления, что мне — под статью идти? Я человек относительно честный…
— Относительно?
— После Эйнштейна, Петр Константинович, все стало относительным.
— Позвольте с вами не согласиться, — улыбнулся Петр. — По крайней мере, я сделаю все возможное, чтобы провести на складах не относительную, а самую тщательную ревизию.
— А как же с планом? — забеспокоился Яцко.
— Ревизия покажет — как.
У Яцко забегали глазки.
— Когда вы собираетесь ее делать?
— Немедленно. Людей я уже вызвал. Наверное, они ждут вас у складов.
Глаза завскладом наполнились неподдельной грустью.
— Нехорошо, Петр Константинович. Что меня не жалеете — ладно, что план под удар ставите — пускай. Но ведь вскроется что, не поздоровится и родителю вашему, Константину Григорьевичу, я же его приказы исполнял…
За домом Гангуров в глубине двора стоял самодельный душ: деревянная кабина с бочкой на крыше. Петр фыркал под струями воды, отец уже обтирался. Они переговаривались через стену.