А в небе уже мелькнула черная тень пикировщика.
Просвистев, прямо в овраге разорвалась бомба…
И наступила тьма…
Глава 2
Монгол
Река Халкин-Гол
Скотоводческая знать захватывала пастбища, скот, закабаляла рядовых кочевников.
Небо было прозрачным и чистым, лишь где-то у самого горизонта маячили небольшие розовато-палевые облака. Довольно урчал мотор, генерал армии Иван Ильич Дубов, сидя за рулем личной «Волги», темно-голубой «двадцать первой» красавицы с блестящим оленем на капоте, ехал к себе на дачу. Негромко играло автомобильное радио марки «Урал», французский шансонье Ив Монтан что-то пел про Париж. Иван Ильич с удовольствием подпевал, вернее, мычал в такт. Генерал выглядел вполне довольным, еще бы – за спиной, на заднем сиденье машины, лежал толстенный альбом в переплете из коричневой кожи, подаренный ему в Н-ской воинской части, в которой он на днях побывал в качестве инспектора. В часть альбом попал как подарок от товарищей из Монголии, но никому там не понадобился, поскольку оказался на монгольском языке, а его в части, естественно, никто не знал. Иван же Ильич, вспоминая молодость, с интересом полистал страницы с фотографиями и рисунками. Памятник Сухэ-Батору, синие сопки с пасущимися табунами, дикие степные маки, напоминающие знаменитую картину Клода Моне, парадный портрет маршала Чойболсана, снова сопки, и снова степи, а вот тут…
Вот тут кое-что поинтереснее! Редколесье, большой овраг, словно бы разрезающий сопки, а на самом дне оврага – развалины буддийского монастыря – дацана. Урочище Оргон-Чуулсу.
«Урочище Оргон-Чуулсу» – именно так картина и называлась…
Оргон-Чуулсу…
Руководство инспектируемой генералом части, конечно, заметило, что проверяющий заинтересовался альбомом, и с удовольствием поднесло ему «на память» ненужный талмуд. Иван Ильич подарок принял, не скрывая удовольствия… Уж конечно… Если бы кто знал, как много для него означает Монголия и особенно урочище Оргон-Чуулсу!
…Как он тогда выжил, в урочище Оргон-Чуулсу, с японским осколком под сердцем? Умер бы, истек кровью, оставшись на дне оврага, если бы… Кто ж его тогда вытащил? Дарджигийн или кто-то еще из кавалеристов Лодонгийна Дандара? Или кто-то из своих, пехотинцев?
В госпитале сказали, что Ивана привезли на лошади какие-то монголы. Потом, наверное, месяца через полтора, а то и через два после всего произошедшего, Дубов случайно встретил белобрысого парнишку-часового – как раз того самого, что тогда был при госпитале. Посидели, покурили, покалякали.
– Монгол, что тебя привез, молоденький такой был, светловолосый… И с ним девчонка… Красивая такая девчонка, только глаза испуганные.
– Светловолосый монгол? – удивился Дубов.
– Ну да, – парнишка рассмеялся. – На тебя, кстати, чем-то похож. Только одет был странно, не в форму, а… ну как все обычные монголы одеваются. Во – с саблей! Или то меч самурайский был… да, скорее меч, трофейный, отобрал, видать, у какого-нибудь пленного самурая… И девчонка его так же одета. Сказали, в овраге тебя каком-то нашли, кушаком каким-то красным перевязали. Кстати, знаешь, говорят – рядом с оврагом видели двух убитых японцев…
– Эко дело! Их там тысячи были.
– Убитых стрелами!
– Как – стрелами?
– Так. Словно какие-нибудь индейцы сработали. Гуроны, мать ити…
– А что за девка-то?
– Красивая! А вот как зовут, извини, не спросил – не до того было.
Так и не отыскал тогда Дубов своих спасителей, хотя пытался, расспрашивал… На память о событиях в урочище, кроме сидевшего под сердцем осколка, который врачи так и не сумели вытащить, остался странный амулет, который Иван получил при выписке: небольшой серебряный кружок, похожий на монету в пятнадцать копеек, с затертым изображением стрелы. Дубов поначалу и брать отказывался, не мой, мол, так сказали – с шеи у тебя сняли, в опись занесли, значит – твой. Дают – бери. Кушак еще был – так кушак мы выкинули, весь ведь в крови – не отстираешь…
И словно бы что-то заставило Ивана надеть амулет на шею… в качестве оберега, что ли. Предрассудок, конечно, но все ж таки… Осколок-то под сердцем сидел, правда, тьфу-тьфу, за всю войну ни разу не побеспокоил, не болел даже, лишь иногда немного ныл.
Погрузившись в воспоминания, Иван Ильич вел машину по лесной дорожке – неширокой, но на удивленье хорошей, проезжей, не разбитой ни лесовозами, ни тракторами, ну и дождей в последнее время не было. Мимо проносились сосны и ели. Деревья росли так близко к дороге, что мягкие еловые лапы то и дело касались пижонски выставленного через опущенное стекло локтя генерала. Приятно касались, черт, этак щекотали…
Переключившись на третью передачу, Иван Ильич поднялся на крутой холм и покатил меж двумя косогорами вниз, к речке, вернее – к небольшому мостику, судя по накатанной колее – вполне для легковой машины проезжему. Наслаждаясь, прибавил скорость…
И даже не понял – как все произошло!
С косогора, с кручи, вдруг откуда ни возьмись вылетел на велосипеде мальчишка – и как он там оказался? Зачем поехал вниз – машины не видел, что ли?
Эти все вопросы пронеслись в голове Дубова быстро, сами собой, особо-то генерал сейчас не думал – некогда было. Чтобы не сбить мальчишку, крутанул руль… И, уходя от реки, спланировал в соседний овраг, ударяя машину левым боком.
Визг тормозов. Пыль. И зеленая стена, вставшая на дыбы прямо перед лобовым стеклом!
Бах!
Дубова с силой швырнуло на руль! Нехорошо швырнуло – грудью… Прямо там, где осколок… И все померкло. Все…
Безоблачное, пронзительно-синее небо казалось бездонным. Было ранее утро, и желтый краешек солнца только что показался из-за дальних сопок, бросая на реку узенькую золотую дорожку. Какой-то мелкий зверек, кажется суслик, прошмыгнув рядом, застыл, чутко прислушиваясь к утренним звукам. И тут же рванулся в кусты – небо прочертила стремительная тень кречета.
Дубов зажмурился. Уж слишком реальным казалось все – и синее прозрачное небо, и солнце, и узкая лента реки. А где же машина? Велосипедист? Нет ничего подобного… Что это – сон? Похоже на то… Стоп! А если он… Так вот как, оказывается, выглядит тот свет!
Иван застонал – сильно болело там же, под сердцем… осколок… Да, ударился сильно…
Господи!
Скосив глаза, Дубов увидел торчащую из собственной груди стрелу. Попытался приподняться… и упал, сраженный острейшей болью, и глаза закрылись, словно сами собой, и снова наступила тьма…
Когда пришел в себя вновь – его несли на руках какие-то люди, грязные, в лисьих шапках и странных одеждах… Монголы! Эти-то откуда взялись? Что ж он, снова в Монголии? Ну да… Вон и знакомые сопки Баин-Цаганского плоскогорья, и река – Халкин-Гол. Интересный сон…
– Что, японцы прорвались? – напрягая все силы, поинтересовался Иван.
– А, Баурджин, – обернувшись, засмеялся один из грязнуль. – Говоришь – значит, жить будешь. Старая шаманка Кэринкэ живо поставит тебя на ноги. Не спрашиваю, что ты делал у реки ночью – верно, подсматривал за купающимся девчонками, – ответь только, кто пустил стрелу? Меркиты?
– Кажется, это были кераиты, – слабо отозвался Иван, вдруг осознавши себя молодым пареньком Баурджином из найманского рода Серебряной Стрелы. И эти монголы – они тоже были найманами, соплеменниками, такими же молодыми парнями…
Да уж, действительно, странный сон. Но весьма интересный. Иван – Баурджин – сейчас не знал точно, сколько ему лет – может, четырнадцать, а может, шестнадцать – кто их считал, эти года, у никому не нужного приживалы? Да-да, он, Баурджин из рода Серебряной Стрелы, ощущал себя никому не нужным сиротой, из милости взятым в богатую скотоводческую семью старого Олонга, на которого и работал не покладая рук, получая в ответ лишь побои да издевательства. И вот эти трое парней, что сейчас несли его – Гаарча, Хуридэн и Кэзгерул Красный Пояс, – они тоже были из бедняков, никем не уважаемые, голодные, злые. Хорошо хоть, не бросили его умирать на берегу реки Халкин-Гол… а урочище? Старый дацан? Он здесь есть?