Потом мы долго еще, смешавшись с толпой, гуляли по праздничному Берлину. Тут уж нами командовал Флориан. Ему хотелось всего: горохового супа и горячих «вюрстенов» — сосисок с горчицей и булочкой, которыми торговали на улицах и площадях любезные продавцы и продавщицы в белых халатах, пирожных, кофе, мороженого, размахивать цветным флажком, отпускать на волю воздушные шары, кататься по кругу с настоящим инструктором на настоящем мотоцикле с настоящим шлемом на голове. Не было конца желаниям ненасытного Флориана! И мы все это проделывали вместе с ним: ели горячий гороховый дьявольски вкусный суп и такие же чертовски вкусные сосиски с горчицей, пили кофе с пирожными, покупали цветные шарики. На мотоциклах, правда, не катались: была большая очередь желающих, да и Флориану захотелось еще кое-чего. Мы сели в малолитражку, и Карл помчал нас к себе домой. У Карла мы еще долго сидели перед телевизором, смотря попеременно восточную и западную программы (в ГДР телевизионная сеть принимает и показывает Запад), и после ужина закончили этот густо насыщенный впечатлениями день в рабочем локале. В небольшом очень чистом зале дешевого ресторанчика сидели за столиком степенные, главным образом пожилые, берлинские пролетарии и неторопливо, со вкусом попивали водку, винцо и пиво, чокаясь за здоровье своей республики.
3. Три встречи в ресторане
За столик в вагоне-ресторане скорого поезда Москва — Варшава — Берлин к нам подсела семейная немецкая пара.
Он — в сером, клетчатом поношенном пиджаке и коричневых брюках, с массивным серебряным перстнем на левом мизинце. А руки тяжелые, натруженные, с коротко подстриженными ногтями.
Лицо строгое, но улыбка открытая, добродушная.
Она — полная, бесцветная особа с незапоминающимся, неразборчивым, как небрежно написанная почтовая открытка, лицом.
Выпив две рюмки отличной польской водки, он заговорил с нами. Узнав, что мы из Москвы, оживился, разрумянился, стал говорить громко, на весь вагон.
Жена, показывая глазами на немцев-соседей, умоляюще шипела:
— Франц, тише, ради бога!..
Но разговорчивый Франц не обращал на свою супругу никакого внимания.
— Я рабочий, — говорил он, положив на скатерть тяжелые свои кулаки, — живу в Западном Берлине, а дети мои — в Восточной Германии. Я много читал и слышал о Советском Союзе… с разных сторон. Прочту плохое, думаю: «Пропаганда!». Услышу хорошее, тоже думаю: «Пропаганда». Вот я и решил: скоплю денег и поеду в Москву и Ленинград туристом, посмотрю на вас со всех сторон. Я такой: мне нужно своими глазами взглянуть на предмет, чтобы сказать, стоящий это предмет или нестоящий.
Вот я и поехал, — заговорил он еще громче, бросив на продолжавшую умоляюще шипеть супругу сердитый, приказывающий взгляд. — Был в Москве, был в Ленинграде и прямо вам скажу: будущее за социализмом! Да, да, за социализмом! — повторил он, глядя в упор на жену. — Я никого не боюсь, я рабочий, я при Гитлере был в подполье, я только чудом голову (он провел пальцем по своему горлу) не потерял. Мы с ней (тут в его сердитых глазах, глядевших на жену, появилась теплота) уже старики, но старики должны жить ради будущего, ради своих детей и внуков, а иначе это не старики, а… дермо!..
Он поднял бокал с чешским пивом.
— Москва! Прозит!..
Он остановился перед нашим столиком в ресторане «Бухарест» в Берлине — сухопарый старик с темным, нездоровым лицом, шафранную желтизну которого подчеркивала безукоризненно белая сорочка. Костюм на нем был приличный, но уже не первой свежести.
— Позвольте к вам подсесть?
— Пожалуйста!
Сел. Долго изучал меню, наконец заказал. Официант принес блюдо разных вареных овощей — этакий коктейль из гарниров — и бокал пива. Он долго и нудно выговаривал официанту: чем-то ему тот не угодил. Официант хотел заменить овощной коктейль — он раздраженно махнул рукой.
— Не надо! Оставьте!
Когда официант ушел, он сказал:
— Вот вам наши нынешние официанты!
— Плохие?
— А разве у нас тут может быть что-нибудь хорошее?
Стал кушать, брезгливо тыча вилкой в вареную свеклу и морковку. Скушав все вчистую, отодвинул блюдо, сказал: «У меня — печень!» — и запил эту реплику пивом. Потом спросил нас:
— Вы иностранцы?
Я сказал «да», не уточняя, откуда. Мне хотелось понять его, что называется, до дна. «До дна», впрочем, оказалось недалеко. Он просто-напросто не успел убежать на Запад. Вся его семья убежала, а он не успел. Из-за квартиры — четыре комнаты с хорошей обстановкой. Он собирался ее реализовать, и были выгодные предложения, но нельзя же очертя голову соглашаться на первое! И вот пока он рассчитывал, как бы повыгоднее продать свои торшеры, «они» построили «мауэр», и он остался, как рак на мели. Семья — там, он — тут с торшерами, черт их побери совсем! Конечно, он мучается и задыхается в атмосфере, которая царит тут «у них». Что там с семьей, как она устроилась, он не знает. Кто он по профессии? Инженер-химик. На какие средства живет? «Они» дали ему пенсию. Сколько он получает? Триста марок! (Примерно 100 рублей на наши деньги. — Л. Л.)