Трое певчих стыдливо примолкли.
— Мы этот берем, — сказал Эллербек. — Перевезти его я попрошу по железной дороге.
Мистер Доутвейт с обескураживающим изяществом снова принял импозантный вид.
— Скидка полагается, если платить наличными? — спросил он, вытаскивая пачку замусоленных банкнот и кошель с серебром. — Думаю, два фунта можно скостить, раз наличными платим.
Время — деньги для делегации из Оксгодби, и они помчались на поезд, отходивший в четыре часа семь минут, бросив изумленного хозяина магазина и волоча упирающуюся органистку. А я остался, чувствуя, что мне обязательно надо побывать в монастыре. Я спустился с холма. Кроме древнего церковного служителя, бродившего там, в каменном лесу не было никого, и я целый час гулял с ним по монастырскому двору и не уставал восхищаться.
Потом я дотащился до рыночной площади, перекусил сладкой булкой с маслом у бакалейщика в комнатке за лавкой. Меня угостили замечательным чаем — горячим, свежезаваренным. Я и булку запомнил, из отборного зерна, первосортная булка. Сейчас в Лондоне, если повезет, иногда попадается такой же хлеб. Приятно было есть в той комнатушке, чувствуешь себя как дома, сидишь себе расслабившись — никто не подскочит, из-под носа ничего не выхватит, стул из-под тебя не выдернет. Я совсем раскис, проходив целый вечер, думал, как здорово, что меня попросили выбрать орган, терялся в догадках, что подумала Алиса Кич, и надеялся, что вдруг, как это ни дико, она заглянет сюда на чашку чаю или поедет домой одна поездом в шесть часов двадцать минут.
Я закурил. Зашел посетитель, но я не оборачивался, пока он не заговорил.
— Ну надо же! Ты что, здесь живешь?
Я сперва не узнал его.
— Мелбурн, — сказал он, — сержант Мелбурн.
Тут я его узнал, был он неплохой парень. Он вроде был доброволец Китченера [40], не то что я, мобилизованный. В последний раз я видел его в Бапауме, в доме без крыши.
— Последний раз мы с тобой виделись, когда тебя увозили, — сказал он мне. — Что это было, контузия? Ты связистом был, да? Не много вашего брата уцелело.
Он подошел к моему столику и поведал мне, что стал коммивояжером, торгует скобяными изделиями, имеет неплохие связи в северо-восточных районах. А я рассказал, чем я занимаюсь. Его удивило, что до призыва я учился в лондонском архитектурном училище.
— Вот бы не подумал на тебя, — сказал он. — Считал, что ты какой-нибудь чиновник.
Тут я сказал про Муна.
— Мун! — воскликнул он. — Коренастый, красномордый, говорит с фасоном? — Он понял по моему лицу, что угадал, и, рассмеялся. — Они из него кишки вытряхнули в тюряге, — добавил он. — Таким, как он, всегда хуже всех достается. Капрал, который зуб на него имел, донес, что военная полиция застукала его с ординарцем.
Мне точно пощечину влепили, но, думаю, он даже не заметил.
— Они его просто обосрали на суде. Распинали. «Развращение молодежи», «Опозорил звание офицера королевской армии»… и прочая хреновина. Его Военный крест [41] только портил дело.
— Он не говорил про Военный крест.
— Его с ходу наградили. Снял одного парня с проволочного заграждения. Услышал крик и вернулся, хотя мог бы сообразить, что парню кранты. Пед несчастный! Такой уж уродился. — Потом прибавил: — Зря я тебе это рассказал. А ты помалкивай, не говори ему, что меня видел. Здорово, что я на тебя налетел. Вряд ли еще когда доведется. — Он взмахнул рукой и ушел.
Известие, что Мун гомик, не очень расстроило меня, хотя я не мог уже выкинуть это из головы. Мысль о гордом и независимом человеке, которого заталкивают, как скотину, в военную тюрьму, и он оказывается в лапах мерзкой шайки, которая непременно найдет способ его подмять, — вот что приводило меня в ужас.
Конечно, на этом дело не кончилось. Не спрашивайте почему, но с того дня Мун знал, что я знаю. На следующий день он сказал ни с того ни с сего:
— Секс! Это же кошмар! Сущий дьявол! Он искушает нас, портит. Может, это и есть тот самый ад, о котором ты спрашивал, Беркин?
И с тех пор отношения наши изменились.
Вот уже несколько дней, как я снова изучал северную часть фрески, самую крайнюю ее часть, где изображены ликующие праведники, чьи добродетели перевесили их прегрешения на весах архангела Михаила, и теперь они устремляются ввысь, где их ждет вечное блаженство. Самодовольное, скучное это было сборище, ни одной живой черты лица, не то что у их собратьев, обреченных на мучения. И одеты как-то скучно, серафическая синева одежды, должно быть, начала выцветать в первые же двадцать лет.
В общем и целом работа моя была почти закончена, смойся я прямо сейчас, никто бы ничего не заметил, даже старина Джо Уоттерсон, если только не потребовал бы лестницу. Но для собственного удовлетворения я должен был собрать все воедино, прибавить кое-где света, не убирать кое-где всю копоть — оставить ее, скажем, чтобы выделить руку или ногу или еще оттенить волосы и лицо. В нашей профессии нет такого прибора, который бы свистел, когда ты снимешь всю копоть и грязь безжалостного времени. Так что мне приходилось опираться на доброе старое правило: семь раз отмерь, один раз отрежь.
40
Армия добровольцев, созданная в начале первой мировой войны по инициативе военного министра Англии графа Китченера, существовала до введения воинской повинности.
41
Орден, которым награждали за храбрость уоррант-офицеров (военнослужащих в сухопутных войсках и ВВС, это звание следует по старшинству за категорией сержантского состава), лейтенантов и капитанов. Учрежден в 1914 году.