В свете же тех идей, что излагались выше, мир представляется не только единым, но и одушевленным. Учитывая, что единственная по-настоящему известная нам реальность, которая присутствует внутри нас, имеет своими основными проявлениями волю и самосознание, следует признать эти свойства характерными для природы реальности как таковой. Тогда истинно сущее, рассматриваемое как единое целое, наделенное сознанием и волей и являющееся первопричиной всех вещей, может быть названо Богом.
Бог как метаобъект обнаруживает свою скрытую «структуру» во всех объектах и явлениях порождаемого им универсума. Реально существует только он («Аз есмь сущий» — возглашается в славянских переводах Библии). Все прочее — лишь феномены его бытия, его «мысли» или «сны».
Часто встречающееся в восточных учениях сравнение и даже взаимоуподобление жизни и сна, безусловно, имеет под собой определенное основание. Сознание спящего создает мир сновидения, в котором он является лишь одним из действующих лиц, а все, что его окружает, предстает совершенно независимым от него и будто бы управляемым собственными законами. При этом логика сновидения может быть достаточно абсурдной, но во время сна она такой не кажется, и в целом все представляется весьма реалистичным. Во время бодрствования мы точно так же чувствуем реалистичность и объективный характер всего происходящего. Таким образом, четко разграничить эти два состояния, несмотря на их вроде бы очевидные различия, довольно трудно. Вряд ли можно найти однозначный критерий, который позволил бы это сделать. Более длительная продолжительность периодов бодрствования, преемственность состояний бодрствования в отличие от состояний сна (даже в случае навязчивых сновидений происходит только повторение одного и того же сюжета, а не его развитие), больший диапазон возможностей и ясность бодрствующего сознания (в частности, в состоянии бодрствования можно вспомнить о состояниях сна и сделать их предметом рефлексии, т. е. сознание бодрствующего как бы заключает в себе сознание спящего и потому имеет более высокий онтологический статус), наконец, сам факт наличия моментов погружения в сон и пробуждения — все эти доводы меркнут по сравнению с признанием субъективно одинаковой достоверности ощущений, которые наше сознание испытывает как в состоянии бодрствования, так и в состоянии сна. Если даже мы убеждены, что сны менее реальны, чем жизнь в состоянии бодрствования, то все равно у нас нет абсолютно надежных доказательств, чтобы утверждать, что такая жизнь не есть сон другого, более сложного, порядка — сон, в котором мы видим сны.
Как бы там ни было, само сходство в восприятии нами состояний сна и яви указывает на способность сознания создавать реальность (или видимость реальности — в контексте предыдущих рассуждений тут нет для нас принципиальной разницы). Если это верно в отношении сознания индивидуума, то применительно к сознанию универсума (точнее, его божественной сущности) — тем более. Тот творческий принцип, что формирует «внутреннюю» реальность в сознании отдельного индивида, на уровне сознания Бога порождает «внешнюю» реальность для всех индивидов (здесь будет уместно вспомнить Шекспира: «Мы созданы из вещества того же, что наши сны»).
Таким образом, можно сказать, что Бог творит мир «из ничего». Но это «ничто» не тождественно небытию; оно имеет опору в истинном бытии, которое служит его своеобразным субстратом. При этом истинное бытие, т. е. бытие Бога, не умаляется, преобразуясь отчасти в бытие мира (т. е. Бог не становится миром, не создает его из себя). Если воспользоваться терминологией Канта, то Бог — это единственная «вещь в себе» (или «сама по себе»), тогда как мир — лишь некий динамический модус ее существования. Причем само понятие динамики в данном случае достаточно условно, поскольку не предполагает внешних изменений (невозможных по причине отсутствия «внешнего» как такового). Так что если мы хотим иметь более-менее ясное представление о природе реальности, основанное на известных нам явлениях, то отношение между миром и Богом следует интерпретировать как отношение мысли к мыслящему.