Облекшись во Христа, человек потенциально расстается со своей тварной природой, которая, однако, не исчезает, но преображается.
Это очень важный момент, отличающий собственно христианство от манифестационистских традиций. Получив перспективу “обожения” по благодати, христианин сохраняет свою тварную природу точно так же, как сохраняет ее воскресший из мертвых Христос. Фактически, в этом процессе, в отличие от гностических и манифестационистских подходов, происходит интеграция Богом того “ничто”, которое лежало в основе тварного “кенозиса”. Ничто не остается за пределом божественной тотальности, и в данном случае надо понимать эту фразу буквально.
Третий путь Церкви вбирает в себя и манифестационизм и креационизм, не смешивая их и не делая между ними выбора. Христианский манифестационизм — нетварные “новые небеса и новая земля”, “новый человек” — вбирает в себя как свидетельство, как “доказательство” и то, что наиболее несовместимо с представлением о божественной полноте, т. е. элемент “нищеты”, “лишенности”, “страдания”, “греха”.
Отсюда специфически христианская этика — стремление интегрировать в мир нетварной полноты всех “отверженных” — “плачущих”, “страждущих”, “нищих духом” и остальные чины “блаженств”. Можно сказать, что третий путь в метафизике берет что-то от обеих групп ангелов, не решая вечного “спора” ни в пользу ни одной из них. Христос побеждает смерть. Это нечто иное, нежели доказательство победы “скромных” небесных сущностей, но одновременно это и не подтверждение гностической правоты “восставших”. Это, скорее, утверждение иной истины, иной логики, иной реальности, недоступной и трансцендентной ко всем противоречиям внутри твари. Победа Христа — это победа организатора творения над конкретикой творения. Это победа над небом, это взятие силой “царства небесного” и преображение его в “царствие Божие”.
Здесь важно остановиться на различии выражений: “царство небесное” и “царствие Божие”, которые часто рассматриваются как синонимы. На самом деле, “царствие Божие” — это нетварная реальность, которая обнаруживается “внутри” твари только с приходом Христа: “се бо Царствие Божие внутрь вас есть”.[84] Это не только констатация чего-то, что уже имело место, но благодатное утверждение того, чего еще не было вплоть до благословенного мига Рождества. “Царство небесное”, со своей стороны, было всегда, и всегда внутри твари,[85] только путь к нему был до Христа закрыт и охранялся грозным архангелом с пылающим мечом.
Здесь мы подходим к проблеме двух путей реализации новозаветной свободы, которые можно назвать “путем спасения” и “путем обожения”. Это столь же разные вещи, как “царство небесное” и “царствие Божие”.
Глава XIII
Спасение и/или обожение
В никейском Символе Веры есть фраза, относящаяся к цели Воплощения. Там сказано, что Христос спустился с небес “нас ради человек и нашего ради спасения”. Речь идет не о тавтологии и не о плеоназме, когда эта цель делится надвое: 1) “нас ради человек” и 2) “нашего ради спасения”. Полноценное православное богословие понимает эти два высказывания различно. “Нас ради человек” означает, что “Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом” (по словам св. Иренея Лионского и св. Афанасия Великого). Здесь речь идет о перспективе “обожения”, т. е. о полной реализации тех предпосылок, которые заложены в Благой Вести, о радикальном преображении в лучах нетварного Фаворского света тварной индивидуальности, о возможности стать “новым человеком”, целиком “облекшимся в Христа” и отождествившимся с ним. Эта возможность дана через принятие Богом-Словом человеческой плоти и человеческой природы. “Обожение” есть нечто радикально отличное от спасения души, так как в данном случае невозможно говорить не только о “сохранении” индивидуальной тонкой формы (души), но и о сохранении сверхформального (но тварного) небесного духа, причинно приведшего к возникновению души. К этому относится загадочная фраза Христа: “Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее”.[86]
Обожение происходит через срастворение с нетварной божественной реальностью, где все элементы тварной природы меняются на соответствующие им нетварные. Однако, по православному учению, и в этом процессе не происходит полного слияния природ — тварной (человеческой) и нетварной (божественной). Обоженный человек становится “богом по причастию”,[87] соучаствуя в троической предвечности, облекаясь в нетварные энергии, но все же сохраняя свою “ничтожную” сущность. В обоженном человеке сохраняются не отдельно душа, тело или дух, но бесконечно малый элемент “ничто”, не фиксированный и не дифференцированный. Это даже не человеческий компонент, но общее, универсальное качество тварности. Как бы то ни было, обожение имеет самое прямое отношение к сущностной метафизике Воплощения, и эта перспектива раз и навсегда уводит существо за пределы трех миров творения, в сверхнебесный, “гиперуранический” регион предвечных принципов. Обоженная тварь не становится единосущной Творцу, но становится элементом замысла Творца о мире. Спасение (как спасение души) есть нечто отличное от обожения. Это освобождение души из-под давления архетипа падшего Адама, из-под диктата закона, из-под бремени первородного греха. Можно сказать, что это открытие пути к возвращению в земной рай, к Ветхому Адаму, к полярному положению души в центре нижних вод, океана индивидуальных тонких и плотных форм. Если обожение является сущностной перспективой, принесенный в мир Воплощением, то спасение есть косвенное следствие этого Воплощения. В этом случае душа остается в рамках творения, и даже в рамках двух низших, формальных миров, но покидает при этом их периферию, возвращаясь в центр. Такое действие, косвенно производимое Христом, не имеет ничего общего с основной линией христианской традиции и вообще, некоторым образом, выпадает из контекста христианской метафизики, ориентированной, в целом, совершенно трансцендентно. Конечно, спасение открывает в рамках творения и более высокую перспективу — перспективу святости, которая достигается путем выхода существа за пределы нижних вод и проникновения в “царство небесное”, в мир бесформенных ангелических архетипов. Без возможности спасения души такой путь был закрыт, так как мир нижних вод и мир верхних вод соприкасаются друг с другом только посредством оси, проходящей через центр мира формального проявления, т. е. через земной рай. Но и этот открытый путь святости не может быть главной целью Воплощения, так как вся тварь вместе взятая является несопоставимой с нетварной реальностью Троического Единства. И строго говоря, в сравнении с возможностью “обожения” и спасение души, и перспектива святости не так уж и отличаются от состояния “павшего человека”, “грешника”. Симпатии Христа к мытарям, беднякам, прокаженным, отверженным и даже блуднице (Мария Магдалена) символически подчеркивают это безразличие нетварного принципа ко всем внутритварным иерархиям.
Надо заметить, что две “цели” Воплощения делят христианский мир и саму христианскую Церковь на две половины — на Церковь обожения и Церковь спасения. Конечно, Церковь в сущности едина и универсальна, “кафолична”, но ее воздействие на паству разделяется на два основных “луча”. Один из них падает на всех “званых” (их большинство, и спасение им при соблюдении христианских норм, ритуалов и этических предписаний в некотором смысле гарантируется), а другой — на “избранных” (которые вовлечены в полную и совершенную реализацию метафизических предпосылок Евангелия). Причем эти лучи раздваиваются не из-за своей дуальной природы, а в силу качества воспринимающих их индивидуумов: одни поляризуют луч благодати в спасение, а другие — в обожение.
Поразительно, что исторически раскол Церквей в XI веке придал этому мистическому аспекту внутрицерковной действительности историко-географическую определенность. Западная Церковь — Ватикан[88] — однозначно отождествила свою доктрину с доктриной спасения, забыв или признав “восточной ересью” линию обожения. Восточная Церковь — греческая, а впоследствии русская — напротив, настаивала на полноте христианской метафизики и отстаивала перспективу обожения как сущностную и основную сторону христианского учения. Метафизической кульминации это деление достигло в XIV веке вместе со святым Григорием Паламой, который развил в деталях концепцию “божественных энергий”, нетварного Фаворского Света и громогласно утвердил перспективу обожения как центральную линию христианства.
85
В каждой вещи и в каждом существе есть измерение вечности, но не предвечности. Предвечность нетварна, вечность тварна. Всякая вещь существует всегда в неподвижном сверхформальном мире небес, и поэтому всякая конкретная тварь, в конечном счете, есть ничто иное как развертывание во времени и пространстве, а также в иных формах континуальной длительности, вечного, небесного элемента. Это может быть представлено как "личное небо" существа или предмета, как их ангелическая соль. Но циклическое развитие мира представляет собой прогрессирующее удаление тварей от этой соли, в чем, собственно, и заключается естественный процесс истории Вселенной. Манифестационисты видят этот процесс как сущностно обратимый, т. е. любая вещь и любое существо могут при определенных условиях сами по себе вернуться к ангелической соли своего небесного вечного «я». Строгие креационисты (иудаисты) утверждают, что такой возврат вообще не возможен ни при каких обстоятельствах. Православная традиция со своей стороны придерживается позиции, что такое новое обретение вечного зерна стало возможным для тварей только благодаря добровольной искупительной жертве Сына Божьего. Само "Царство Небесное" преобразилось через эту Жертву, став "новым небом". Разведенное в строгом креационизме вечное и предвечное неизреченным образом сочеталось через исступление Божественной Любви. Это — преображение самих небес, милосердное просветление вечного нетварным фаворским светом предвечного.
86
"Иже аще взыщет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит ю, живит ю." От Луки XVII, 33.
87
Это выражение может вызвать недоумение и подозрение в возможном единосущии обоженного человека и Нетварной Троицы. На самом деле, в рамках православной ортодоксии никакого единосущия твари и Творца быть не может, и речь идет не об отождествлении человека с Христом, который всегда остается уникальной Богочеловеческой личностью, но об "облачении в Христа", о таком умалении индивидуального и тварного в самом себе "Христа ради", что высвобожденное онтологическое пространство (находящееся в самой глубине человеческого сердца) становится вместилищем Божества, храмом Духа. Это не значит, что человек становится "сыном Божиим" по предвечному Рождению, но по усыновлению, по благодати. В «Псалмах» есть указание на это высочайшее таинство: "Аз рех. Бози есте, и сынове вышняго вси: вы же яко человецы умираете и яко един от князей падаете". Пс. 81, 6–7 Здесь надо понимать выражение "сыновья вышняго" не по рождению, а по усыновлению, благодатному сыноприимству. В Евангелии от Иоанна сам Спаситель описывает структуру обожения: "Аз о сих молю, не о всем мире молю, но о тех, ихже дал еси мне, яко твои суть: И моя вся Твоя суть, и твоя моя: и прославихся в них" (Ин. XVII,10–11) И далее "Оче святый, соблюди их во имя Твое, их же дал еси мне, да будут едино, якоже и мы". (Ин. XVII, 11). И еще: "Не о сих же молю токмо, но и о верующих словесе их ради в мя: Да вси едино будут: якоже Ты, Оче, во мне, и аз в Тебе, да и тии в нас едино будут: да и мир веру имет, яко Ты мя послал еси. И аз славу, юже дал еси мне, дах им, да будут едино, яко же мы едино есмы." (Ин. XVII, 21–22). Тему обожения развивали многие отцы Церкви. Св. Иреней Лионский писал: "Вот причина, по которой Слово Божие стало человеком и Сын Божий Сыном человеческим: все для того, чтобы человек (…) стал сыном Бога" ("Против ересей", III 19,1) Св. Афанасий Великий: "Логос стал плотью, чтобы мы, получив от духа его, смогли бы обожиться" (цит. по "De Decr. Nic. Syn.", 14); он же: "Потому что он стал человеком, чтобы мы обожились" (цит. по "Or. de Incarn. Verb. 54"); он же: "Союз сделан для того, чтобы к божественной природе совокупить природу человеческую и чтобы спасение и обожение человека были обеспечены" (цит. по "Or. contra arianos", II, 70). Святой Василий Великий определял человека как "животное, способное к обожению": "Человек — это животное, получившее призвание стать Богом" ("Слова Василия Цезарийского, переданные Григорием Назианзином", цит. по O.Clement «Sources», Paris, 1982). Сам Григорий Назианзин: "Как не быть ему Богом, когда и ты, ты сам, через него становишься Богом" (цит. по "Oratio 39, 40"). Святой Кирилл Александрийский: "Если Бог стал человеком, человек стал Богом" (цит. по "Rom. hom.,IX,3"). Св. Максим Исповедник: "Твари станут через благодать тем же, чем Бог является по своей природе" (цит. по V.Lossky "A l'image et a la ressemblance de Dieu", Paris, 1971). Святой Максим Исповедник в комментариях к Дионисию Ареопагиту ("О Божественных именах", 1,1) пишет: "Ибо сокрытая для всех божественность единого Бога есть богоначальная сила, начальствующая над так называемыми богами (курсив наш — А.Д.) — ангелами ли, или святыми людьми, — в соответствии с чем Творцом тех, кто становится по причастию богами, является божественность-в-собственном-смысле-слова, поистине из себя беспричинно сущая". (цитата по Дионисий Ареопагит, Спб, 1995)
88
Это относится к традиционному католичеству, так как в последние десятилетия — особенно после Ватикана II — Римская Церковь настолько далеко ушла от основополагающих для христианства принципов, что едва ли к ней можно сегодня применить даже выражение «спасение». Признав, что "спасение возможно и вне христианской религии", современный Ватикан окончательно порвал всякую связь с Христовой Церковью.