Случай дара и предложения любви напоминает случай призвания. Например, кто-то считает себя призванным быть священником или монахом, но не может решиться на это, поскольку опасается связанных с этим жертв.
Разумеется, этот случай совершенно отличается от нашего во многих отношениях. Во-первых, он предполагает веру и может иметь место только в христианской сфере. Но если рассматривать всю проблему в целом в религиозном свете, то она приобретает совершенно новое нравственное значение. Если я вижу дар таланта в Божественном свете и рассматриваю его как доверенный мне Богом «талант» в евангельском смысле, то моя нравственная обязанность раскрыть его и извлечь из него «прибыль» совершенно отличается от обязанности неверующего. Все Божьи дары предполагают также ответственность: я отвечаю перед божественным Дарителем за то, как я принял эти дары и как использовал их.
Таким образом, также и призыв в случае предложения большой любви приобретает гораздо более нравственный характер, когда я воспринимаю этот дар как исходящий от Бога и это происходит в христианско-религиозном пространстве.
Но даже если мы воспринимаем призыв, заключающийся в предложении любви, как исходящий от Бога, то здесь все равно существует большое различие в отношении нравственной оценки по сравнению с призывом к священству или монашеству. Ибо поскольку этот призыв связан с особенной преданностью Богу, он и приобретает в результате этого несравненно большую нравственную значимость: он гораздо ближе к первопричине и источнику всего нравственного.
Тот и другой случай объединяет то, что имеет место призыв, который нравственно определен, хотя нравственное и не является темой. Однако большое различие также и в нравственном отношении заключается в том, что в случае священнического или монашеского призвания речь идет о прежде всего религиозной теме, а в любви - только о возвышенной человеческой, естественной.
Хотя мы и говорили об определенной аналогии, тем не менее оба этих случая нельзя ставить на одну доску, а также нельзя не видеть, что нравственная оценка становится иной, когда тема религиозна. Аналогия здесь лишь в том, что в обоих случаях нравственное не является темой и все же имеет место нравственно определенный призыв.
Мы видели, какие многообразные связи существуют между естественной любовью и сферой нравственного, которые основаны как на ценностноответной функции любви, так и на ее даре и на нравственности любящего. Мы видели нравственное значение того влияния, которое оказывает большая любовь. Наконец, мы видели, что хотя сама по себе естественная любовь в собственном смысле и не может быть обязательна, поскольку она представляет собой дар, который мы не в состоянии преподнести себе сами, мы можем говорить о нравственно определенной обязанности принять этот дар и не противиться ему, если на то нет других причин.
Теперь нам осталось исследовать еще два фундаментальных отношения естественной любви к сфере нравственного: верность и ordo amoris. Это мы сделаем в следующих главах.
ГЛАВА XIII ВЕРНОСТЬ
Нравственная обязанность быть верным
Вопрос об обязанности любить логически приводит нас к вопросу о верности. Даже если мы, как было показано, и не можем говорить о строгой обязанности обратить на кого-либо дружескую любовь и тем более супружескую, тем не менее существует строгий нравственный долг верности, как только возникла дружба или супружеская любовь. Это требование имеет сугубо нравственную природу. Верность вообще является центральной нравственной добродетелью, а особая верность в любви также имеет несомненную нравственную ценность. Неверность в любви, как мы уже упоминали, это нечто явно дурное в нравственном отношении.
Верность в узком и широком смысле: верность и постоянство
О верности можно говорить в широком и узком смыслах.
Верность вообще – это, как уже сказано, центральная добродетель, нравственная фундаментальная установка. Верность всегда предполагает постоянство, однако не всякое постоянство уже является верностью – хотя бы и верностью в широком смысле. О сущности и значении постоянства мы уже писали в других книгах[63]. Постоянство – это нечто более общее, чем верность, оно имеет основополагающее значение для всего личного существования, для всей духовной жизни личности. Как мы показали в другом месте, постоянство является условием любого духовного роста, любого прогресса, подлинно сознательной жизни. Оно проявляется также в нравственном плане в добродетели perseverantiae (настойчивости). То, что мы должны упорно придерживаться всего того, что является нравственно обязательным благодаря своей ценности, также предполагает постоянство, но здесь требование постоянства исходит от ценностей. Постоянство здесь требуется не как таковое, ради него самого, а как элемент надактуального ценностного ответа.