Если я кладу рубль в протянутую руку, то не потому, что люблю. А потому, что деньги завелись и рубля не жалко. Люди перестали любить друг друга. А без этой любви христианской мистицизм вырождается в магию, аскетизм – в жестокость, а добро – в сытость.
Внецерковное добро и оцерковленное зло – вот два соблазна, которыми соблазнилась современная цивилизация. Не только добро, но и святость стала той формой, в которую научились упаковывать обман.
Забывшим Христа Г. Федотов напоминал слова примирения: «…Проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: «неведомому Богу». Сего-то, которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам». И много таких проповедников неведомого бога (и ведомого) скопилось ныне на Руси. Но выбор, кажется, сделан.
Новое язычество – наш выбор.
Колебание между православием и новььм язычеством составляет содержание современной русской духовной жизни.
3.12. Бес-субъектная мораль
Если мораль бессубъектна, то это совсем не значит, что у нее нет субъекта. Бес ее субъект. Бессубъектного же беса еще никто не видел ни спереди, ни сзади.
Мораль, может быть, еще и существует, но как рыба на берегу. Мораль есть, да «воды» для нее нет. Например, вот ручка, которой я пишу. Или ваучер, который я еще не получил. Все эти вещи существуют вне зависимости от того, соблюдаю я нравы своего общества или не соблюдаю, знаю ли я добро и зло или не знаю. Они вне морали. И это цивилизация, т. е. что такое цивилизация? Да нравственно безразличные вещи, их дление.
Вне нравственности когда-то была одна природа. В ней волки ели зайцев. И это, конечно же, естественно. Противоестественным был бы волк, отказавшийся от зайчатины. Естественные вещи желательны. Избегать нужно противоестественных вещей, того, что нежелательно. Кому? Телу желания.
Русское сознание относилось с особой чувствительностью к онтологии ума, которая делала возможным сосуществование разнородных явлений. Этой умной онтологией была мораль.
Не на право нужно полагаться, а на мораль. Вне морали волк и заяц совместно существовать не смогут. Природа не позволяет. Волки едят зайцев по праву, а не едят по морали.
И нельзя сделать так, чтобы они ели их но праву. Это противоестественно.
Среди людей мало сохранилось желательного и много стало противоестественного.
Естественное сузилось. Противоестественное расширилось. Почему? Потому что мораль дело ненадежное. Я их либо съем, либо не съем. И нельзя из этой ловушки выскочить. И никаких уповании на право и гуманизм, а только чет – нечет, пронесет или не пронесет. Проносит по морали, не проносит – по праву.
Нравственно безразличные вещи умножились. Мысль теперь вне морали. Экономика, опять-таки, определилась вне морали. Политика самоопределилась тоже вне морали.
И человек изловчился быть человеком помимо морали. Мораль стала бес-субъектной в своей оголенности. Зайцы съедены. Волки размножились, а волки живут по праву.
Когда-то была война. И была удача. Много пленных врагов. Что с ними делать?
Нечего. Думали-думали старцы и решили. А 'мы их к стенке. Как мишени. Пусть люди позабавятся. Копья в них покидают. И кидали. Упражнялись. И возникла настенная живопись. Искусство рисунка. Одна единственная линия. Первая картина. А потом была охота на зверей. Наскальная живопись. Тех зверей давно уже нет, а их изображения остались. Ты подошел ‹к означающему, посмотрел и узнал означаемое.
Например, быка. Вернее, Европу. И обрадовался. Искусство – в радости узнавания.
И это Аристотель.
Добро заменила сытость. Красоту – дизайн. Воина – артист. Вот Малевич. У него были трудности с книжной культурой. Он мало читал. Супрематизм – это коммунизм малограмотных.
А вот Матисс. У него были сложные отношения с предметами. Например, с помидорами.
Когда он их ел, они у него были одного вида. Такими же, как и у всех. А когда он их рисовал, они были другими. Не такими, как у всех. И он их не узнавал. И все из-за трансфера. Из-за него коллективное сознание.покинуло его. И Матисс впал в детство. А детство у него было трудное. Потому что у всех оно основано на мимезисе, а у него – на деривации. Матисс – артист. У него душа вялая и болезненная. Он не воин.
А это слепой. У него в руках палка. Ею он обнаруживает предметы. Палка – посредник. Она между предметами и слепым. Художник как слепой. У него в руках кисть. Ею он видит предметы. Поздний Тициан это понял. И выбросил кисть. Его картины написаны пальцем.
Глава IV.
ЭСТЕТИЧЕСКИЕ СИМУЛЯЦИИ
4.1. Отвращение от эстетики
Бумага, порох и Борхес – из Китая. Душа и водка – из России. Агора, вино и лимитчики – из Греции. Фихте – из Саксонии. Он придумал немецкую нацию. Немцы придумали пиво. И Баумгартена. Баумгартен придумал эстетику. Репрессивное право культуры. Где культура, там и лагеря.
4.2. Эстетика как вобла
Греки много говорили. Античное искусство – реакция на их многословие. Немцы много пили пива. У них эстетика как вобла. Что-то соленое. Германия – страна понятий. Россия – простых созерцаний. В России было два чудовищно талантливых человека. И оба чужды эстетике. Их имена связаны с лагерем. Это Даниил Андреев.
И еще Лев Гумилев. Многие были в лагере. Например, Лосев. Или Карсавин. Но талант этих людей лагерная жизнь всего лишь уродовала. Кривила. А вот Лев Гумилев – это, лагерная роза. Гений, выращенный в зоне. А зона – это чистая поверхность патового пространства. С нее, как с березы, сбегает сок. Только руки подставляй. Андреев и Гумилев подставляли. И им что-то накапало. А Баумгартену не накапало. Потому что Баумгартен дерево Сада, а не лагеря.
4.3. Испытание мира не своим чувством. Халява Эстетика – производство поверхностей, которые, как зеркала, удваивают чувства.
Ты на эти поверхности килограмм гадостей, а они тебе два килограмма умиротворения. В удвоении наши чувства уже не зависят от нас. От того, как мы устроены. Они у нас есть, но они не наши. Эстетика – халява. Способ рассмотрения мира не своим взглядом.
4.4. Производство снотворного
Там, на сцене, что-то делают, а тебе здесь, в зрительном зале, смешно. Или грустно. Театр как-то связывает твои чувства с тем, что делает артист. Если он сумасшедший. Как Ар-то, которого я не видел. Или вот тебе спать хочется. Ты зеваешь, а заснуть не можешь. А ты интеллигентный человек. То есть берешь «Улисса» и засыпаешь. Джойс – фармацевт. Он производит снотворное для интеллигенции.
Пруст – транквилизаторы для шизофреников. Его романы для меня, как стакан водки для алкоголика.
4.5. Обман доверчивых
Эстетические чувства существуют в пространстве тел взаимных отражений. На поверхности мнимостей. Вот ты смотришь на мнимость, как на Борхеса, а она – на тебя. И кто кого. Ты на нее бросил взгляд, а она, как магнитная ловушка, его поймала и держит. А затем подержанное норовит тебе вернуть. Был у тебя один взгляд. Стал другой. Ты изменился. И это искусство, то есть обман доверчивых.
4.6. Пионер в эстетике означаемого
Вот написано: «Здесь искусство». Музей. Лужа. И тебя просят зайти. Зазывают. Но ты не заходи. Там плохой запах. А если зашел, то не верь глазам своим. Обманут.
Искусство не здесь. Оно у тебя дома. Над кроватью. Или во дворе. В театре хлеб не растят. В музее горшки не делают. Программы не составляют. Главное пройти мимо. Не попасться на удочку. На эстетический обман. Рядом с моим домом стоит пионер. Гипсовый. Он играет в горн. И пока он здесь, во дворе, играет в горн, где-то там, в музее, отзывается на зов Родина-мать. Означающее. И все это понимают. И что-то имеет смысл. Дословный. Иевкусовой. Ведь вкус – это случайность дискурсивной практики. След власти. Желание господства над другим.