Преп. Максим Исповедник писал: "Также непозволительно утверждать, что своеобразные свойства, замыкающие каждый из миров в самом себе и ведущие к разделению и разъединению их, обладают большей силой, чем дружественное родство, таинственным образом данное им в единении. Сообразно этому родству [осуществляется] всеобщий и единый способ незримого и неведомого присутствия в сущих всесодержащей Причины, разнообразно наличествующей во всех и делающей их несмешанными и неразделенными как в самих себе, так и относительно друг друга, показывая, что эти сущие, согласно единообразующей связи, принадлежат скорее друг другу, нежели сами себе. И это до тех пор, пока не благоугодно будет Тому, Кто связал их воедино, расторгнуть сию связь, ради высшего и более таинственного Домостроительства, в годину всеобщего и чаемого нами свершения [веков]. Тогда и мир, подобно человеку, умрет в своей явленности и снова во мгновение ока воскреснет юным из одряхлевшего при чаемом [нами] воскресении. Тогда и человек, как часть с целым и как малое с великим, совоскреснет с миром, получив обратно силу непреходящего нетления. Тогда, по благолепию и славе, тело уподобится душе и чувственное — умопостигаемому"[1008]'.
Для современного "всеприемлющего" сознания и популярного "космизма" существует чрезвычайно резко сказанное Псалмопевцем "бога язык суть беси" (Пс. 95, 5). Это сказано как раз о божествах мистерий, "мужских" и "женских" "богах" и "богинях". Но ведь очевидно, что архетипы, оторванные от единства и предоставленные самим себе, а порой вступающим в борьбу, суть блуждающие, агасферические сущности! Именно поэтому любые попытки искусственно восстановить древние мистерии после Боговоплощения неизбежно и неминуемо будут пародией, тем, что на языке Генона и Эволы называется "контринициацией", иначе говоря, "мерзостью запустения на месте святе". Это проявляется в современном масонстве, в особенности после появления так называемой "Конституции Андерсона" 1715 г., современном оккультизме, экуменических "богослужениях" и, не в последнюю очередь, в "оперативной половой магии".
Эвола подробно описывает средневековый опыт "шабаша" и "черной мессы". Там действительно и совершенно реально проявляют себя архетипы древних, в частности, античных мистерий. Но целью практики оказывается вовсе не соединение полов само по себе и даже не восстановление архетипов. И "шабаш", и "черная месса" "от обратного" свидетельствуют об абсолютном христоцентризме мироздания, проявленном после Боговоплощения. Содержащиеся в книге объяснения свидетельствуют о том, что все "пробужденные архетипы" и "энергии" оказываются лишь орудием богоборчества, выкриками бесноватых в их тщетной хуле на Богочеловека. И не в "метафизике пола" здесь оказывается дело, а в обычном бегстве в пучину свиного стада.
Здесь есть и еще одна сторона. Ю. Эвола упоминает, что "черную мессу" может совершать лишь правильно поставленный и имеющий посвящение от Ватикана католический священник. Мы встречаем здесь трагическую антиномию Римского католицизма, связанную с его юридическим пониманием благодати, в том числе благодати священства. Она заключается в том, что священник, имеющий власть на принесение Бескровной Жертвы и ее совершающий (а католическое приношение действительно и реально, так как священство имеет преемство от Апостолов, а евхаристическая молитва произносится полностью и аутентично), в то же время, "употребив свою власть" на совершение иной жертвы, не теряет своего священства. И, пусть такие случаи крайне редки — мы могли бы даже допустить, что сегодня их нет вовсе — приходится признать, что черная месса как таковая "имманенто присуща" самой церковно-юридической стороне римо-католичества и выражает собой крайнюю степень правового понимания благодати. Не случайно православный мир, имеющий иную, также имманентно присущую ему изнанку, в виде "воинствующего атеизма" — не знает этой формы сатанизма, по крайней мере история не оставила нам свидетельств совершения черных месс в православном мире. Как не знает католический мир массового разрушения храмов или "безбожных пятилеток". Разговор об онтологических (никак не историко-политических!) корнях последнего выходит за рамки проблематики книги Эволы, и мы здесь вести его не будем.