Уже в середине XIX века венский анатом Людвиг Тюрк сделал открытие, что в известных случаях двигательного паралича постепенно исчезает пучок нервных волокон, идущий, как это можно проследить, от передней половины спинного мозга к головному, следуя, очевидно, общему физиологическому закону, по которому органы без упражнения теряют свое нормальное строение и, в конце концов, умирают. Дальнейшая разработка этого наблюдения показала, что эти нервные волокна стремятся к определённому месту мозговой корки, лежащей в теменной области, в области, так наз., центральных извилин. Двадцать лет спустя различные физиологи независимо друг от друга делали исследования над действием электрического раздражения на поверхность мозга у животных. Кроме некоторых противоречащих наблюдений, все они согласно нашли, что раздражение определённых тесно ограниченных областей ведёт за собой мышечные движения на стороне, противолежащей раздраженному месту, и что удаление этих кусков корки ведёт к нарушению движений тех же мышц. Когда у обезьяны, мозг которой по расчленению своей поверхности совершенно похож на человеческий, отыскали эти места, то оказалось, что они лежат в той же области, куда патологоанатомическое наблюдение могло провести нервы произвольного движения, именно в область центральных извилин. Скоро после этого открытие и применение одного факта из истории развития органов начало бросать новый свет на прохождение центральных нервных путей. Оказалось, что системы волокон, имеющих различное назначение, развиваются обыкновенно и в различные периоды, так что части одного и того же нервного пути можно узнать на основании одновременного происхождения их; потом было найдено, что тяж нервных волокон, начинающийся у исходных пунктов двигательных нервов в спинном мозге и кончающийся в мозговой корке в области центральных извилин, и тот тяж, который уже был открыт патологоанатомическим наблюдением, образуют в своём развитии одну и ту же систему. Не довольствуясь этими доказательствами и раз уже обратив внимание на эту важную область мозга, патология скоро в состоянии была установить, что поражения и заболевания этой области влекли за собой параличи свободного движения; даже удалось уже с неопровержимостью показать для отдельных мышечных групп тела специальное положение центральных мест, разрушение которых лишает способности движения: относительно положения тех областей, которым подчинены мышцы лица, языка, мускулатура рук и ног, вряд ли существует ещё несогласие в мнениях соответствующих исследователей.
Ясно, что в результате, полученном таким образом после обстоятельных исследований четырьмя различиями путями, более сомневаться невозможно, тем более, что он ни в чем не встречает противоречий.
Разумеется, и здесь мы не должны смешивать добытых результатов с какими-нибудь выводимыми из них заключениями, как это часто делают. Установлено только, что вышеуказанные области мозговой корки участвуют в произвольных движениях. Из этого результата, однако, нисколько не следует, что в тех местах сидит и воля. Такое предположение в высшей степени невероятно, даже в том смысле, в каком вообще можно говорить о локализации духовной деятельности. Каждый акт воли — явление сложное; первым условием для него должны быть различные проявления в области представления и ощущения. Его физический образ поэтому связан с физиологическими процессами, сопровождающими эти представления и ощущения. Мнение, будто в каких-нибудь отдельных частях мозга может сидеть сама воля, так же нелепо, как локализация френологических духовных способностей. Одно только мы можем вывести, именно, что те центральные области заключают в себе какие-нибудь промежуточные члены, без которых совместная игра важных физиологических явлений, сопровождающих деятельность воли, невозможна; и на основании анатомических данных мы можем действительно ещё принять, что эти промежуточные члены вставлены непосредственно между явлением в мозгу и проводниками к мышцам.
Для локализации других функций, именно чувственных восприятий, ещё не достигнуто такого же единогласия в наблюдениях. Однако, и здесь есть один результат, за который говорит, по крайней мере, большинство наблюдений. Дело касается центрального местоположения способности зрения. Сначала один гениальный экспериментатор занялся исследованием действия удаления определенных органов чувств на развитие мозга. Он удалял у новорожденных животных то нa одной, то на другой стороне соответствующий орган чувства и после наступавшей впоследствии смерти смотрел, как эта отразилось на мозге. В отношении локализации в корке мозга эти опыты сначала были безуспешны, но они обратили внимание патологоанатомов на эти случаи, где у человека долгое время не доставал один орган чувства. Так как здесь действию такого недостатка иногда даётся гораздо большее время, чем этого можно было достигнуть в опытах над животными, то можно было от этого не без основания скорее ожидать успеха. И действительно, множество согласных наблюдений привели к результату, что при долговременном отсутствии органов зрения постепенно исчезает вещество затылочной области мозга; недостает только один глаз, потеря распространяется, однако, на обе половины нейтрального органа, что очевидно говорит за то, что каждый (из двух) зрительный нерв идёт к обоим мозговым половинам. Уже до того экспериментальная физиология занялась этим вопросом с новой стороны. Если чувственные восприятия локализованы в мозгу, они очевидно должны исчезнуть, если удалить соответствующие места в мозгу. Сообразно с этим стали систематически снимать различные области мозговой корки у животных и по выздоровлении последних наблюдали за функциями их чувственных органов. Здесь в решающих пунктах наблюдатели далеко ещё не сошлись, и это при трудности опыта легко понятно. Наиполнейший и, по-видимому, точнейший ряд соответственных опытов показал, однако, с несомненностью, что центральную локализацию зрительных восприятий нужно искать — согласно с вышеупомянутыми патологическими наблюдениями — в корне затылочной доли. Особенный интерес заслуживают ближайшие условия этой локализации. У животных, глаза которых лежат сильно сбоку, так что они не имеют, как человек, общего поля зрения, связь с обоими глазами оказалась совершенно перекрещенной: правому глазу соответствует левая, левому — правая половина мозга. У животных же, у которых, как у собаки, условия зрения приближаются к таким, как у человека, при которых отдельные части внешнего пространства отражаются на соответствующих друг другу частях обеих сетчаток, — у таких животных и связь с мозгом лишь частью перекрещена: те места сетчатки обоих глаз, на которых отражаются одинаковые части пространства, связаны лишь с одной стороной мозга. Если мы применим это к человеку, глаза которого обращены совершенно кпереди, так что по существу предметы обрисовываются одновременно на обоих глазах, мы очевидно должны будем ожидать, что у него в каждой мозговой половине найдутся окончания одинаковых волокон обоих зрительных нервов. В правой стороне мозга окажутся представители левой, на левой стороне мозга — правой половины каждой сетчатки; и, действительно, это вполне оправдалось в опытах над обезьяной, глаза которой расположены подобно глазам человека, так же, как и обнаружилось в некоторых патологических наблюдениях. В собственном смысле, след., зрительные ощущения локализированы в мозгу, потому что, по-видимому, каждому пункту, в который мы можем перенести зрительное впечатление, соответствует определенный пункт мозговой поверхности. Можно видеть, насколько ближе уже физиологический процесс в мозгу стоит к психологическому объяснению нашего зрительного ощущения, чем процесс во внешнем органе чувства. Одному видимому пункту в пространстве соответствуют вообще два воспринимающих пункта сетчатки, один в правом, другой в левом глазу; а этим двум соответствует опять-таки только один единственный пункт на чувственной поверхности центрального органа.