— Не жалуюсь! — бодро отозвался Октар, принимая от Михаила грибную горбушку. — Что такое отдельный человек в тропическом лесу с пустым животом? Никто. Худая и слабая личность, хватай не хочу. Каждый готов сожрать, кому не лень.
Он, наконец, наелся, ладонью вытер губы и перешел на свое место — в глубине пещеры, на подстилке, рядом с рюкзаком. Затем небрежно повертел в руках анализатор, бросил его, лег на спину и сказал, обращаясь к Ярану:
— Хорошая у тебя еда. Вкусно. Только маловато.
«Ничего себе „маловато“, — подумал Михаил. Полный котелок, литров шесть точно будет. Как он умудряется так много есть?» Тут ему в голову пришла неожиданная мысль.
— Октар, а ты можешь долго оставаться без еды?
На Земле их долго обучали, как правильно дышать при длительном голодании, как рационально расходовать свои силы и при этом не умереть от истощения. Михаил, один из всей группы, однажды не ел больше месяца, чем запросто заткнул за пояс своих сокурсников. Правда, потом два дня пришлось жить на внутривенном питании.
— Могу, — быстро ответил Октар. — Минимум два месяца. Если питаться только одной травой.
Михаил, высунувшись из дупла, встал на прочную площадку перед входом из крепко сцепившихся веток, сорвал листок и почистил посуду. Потом вернулся, и они уселись около костра рядышком, прижимаясь боками, стали задумчиво смотреть на огонь. Октар, не отрываясь, попросил:
— Миша, расскажи про свой дом.
Он рассказал. Что живет на прекрасной планете Земля, очень древней и мудрой. Что на ней очень много хороших домов, городов, людей. Когда стал рассказывать о людях, Октар стал очень внимательным и осторожно вытянул в его сторону треугольное ухо, чтобы лучше слышать. Люди там разные, есть умные и всезнающие, есть завистники и лжецы, но большинство все-таки хорошие люди, они руководствуются гуманными принципами и обязательно во что-то верят. Пусть в Бога, в высшие космические силы. А еще верят в победу разума и, самое главное, в человека.
— Не понимаю, — задумчиво произнес Октар. — Все верят в человека. Но ведь это же упадок! Вера, напрочь лишенная реальной базы. Это ведь как человек, прыгающий по тонкому льду. Не выдержал лед — и ты утонул.
— А зачем прыгать? Зачем топать ногами и сознательно тащить самого себя на дно? Я думаю, что если веришь в то, что считаешь идеалом, то наверное стремишься к тому, чтобы стать чем-то похожим.
— Глупости все это — вера в идеалы. Идеалы — утопия, а вера — бред. Все единоверцы похожи на слепцов, бредущих по дороге, которые не видят пути и даже не знают, куда идут.
— Это называется слепая вера. Сказали тебе — значит так оно и есть. А я тебе говорю совсем про другое.
— Не понимаю, для чего это нужно? И откуда она взялась?
— Милый, чтобы сказать тебе, откуда она взялась, мне надо тебе всю историю человеческую рассказывать. А она противоречива и утомительна.
— Тогда для чего эта твоя вера?
— Видимо, для того, чтобы… Ну… Даже не знаю, как тебе объяснить.
— Вот видишь. Ты даже сам не знаешь.
— Ты так ничего и не понял… — грустно вздохнул Михаил.
Он опять поймал себя на том, что смотрит на него, как на взрослого, и хочет разговаривать с ним, как со взрослым, спорить, доказывать. Ведь это же ребенок! Мелькающий источник постоянных хлопот и шума, которого распирает любопытство и нетерпение, который не может усидеть на месте и от него рябит в глазах. Или я сравниваю его с землянином?
Снаружи быстро темнело. Солнце, которого было здесь совсем мало, и вовсе исчезло. Ночной лес совершенно не походил на лес днем. Листья, широкие и тонкие, огромные и совсем коротышки, корчились в темноте, озарялись разноцветными огоньками светящихся насекомых и были очень похожи на горбатых многоногих уродов, выползших из душных каменных тисков подземных пещер, злых и голодных. То ли уроды казались злыми и голодными, то ли густые и непроходимые дебри подсознания разыгрались не на шутку и представили длинные круглые коридоры пещер. Пещеры располагались на огромной глубине. Ассоциации делали стенки пещер словно залитыми волнистой стекломассой, а с потолка свешивались корявые корни деревьев, и корни были похожи на ведьминские волосы.
Большая капля воды вернула Михаила в действительность. Наверху кто-то размашисто прыгал, ловко цепляясь конечностями, в кустах ползали твердые колючие призраки, совсем как в тренировочном зале на корабле.
Внизу кто-то громко рыкнул могучим горловым клокотанием, послышался звук ободранной коры и характерное царапанье когтей. Михаил с опаской выглянул вниз. В кромешной темноте ничего нельзя было разглядеть, но было ясно одно: кто-то большой и страшный медленно лез по дереву, легко обламывая ветки, лез на запах. Потом сильно хрустнул какой-то сучок, и животное, бесполезно держась когтями, полетело вниз, грузно шлепнулось и затихло.
Потом сверху свалился еще один зверь. Он сидел на корточках в десяти метрах от входа, по шерсти замкнутым светящимся контуром перебегало голубоватое мерцание, а вокруг глаз также переливались лиловые круги, сжимались в полоску и выпрямлялись, когда животное моргало. Михаил схватил карабин и выстрелил, пуля попала и скользнула по шерсти рикошетом, выбив искры, но не убила. В небе громыхнуло. Существо вздрогнуло и кануло в неизвестность, а по листьям уже шлепали первые капли, набирая силу. Потом все на секунду остановилось, и начался ливень.
Октар схватил посуду, раздал всем и крикнул:
— Подставляйте!
Он выскочил под дождь и выставил перед собой ореховое полушарие. Михаил и Яран сделали то же самое. Когда вода набралась до краев, они, мокрые, потянулись к очагу греться и сушиться. Михаил спросил:
— Зачем нам дождевая вода?
— Пейте, пейте, — сказал Октар и отпил из чашки. — У нас старики говорили, что первый дождь сезона — священный, и тому, кто выпьет его, будет сопутствовать удача и сила. А они нам с вами ох как понадобятся.
У воды был сладковатый привкус. После нее стало клонить ко сну. Яран улегся в самом дальнем конце и быстро заснул. Михаил лежал, завернувшись в одеяло, и смотрел на тающие угли. Как тогда, около озера. Малыш все устраивался внутри спального мешка и никак не мог успокоиться. Потом вылез из него и объяснил:
— Очень неудобно.
Михаил взял в руки анализатор, внимательно посмотрел на экран. В правом верхнем углу яркая картинка заставки по-прежнему сгибалась и сильно дрожала. Михаил вытащил из гнезда аккумулятор, разобрал корпус и раскрыл, как книгу, дощечки плат. Октар оказался прав. Настроечный конденсатор действительно окислился и сочился черной расплавленной массой. Михаил повернулся к Октару, требуя объяснений, но тот уже спал, сжавшись в комок и крепко сжимая рукой туго натянутый лук. Михаил стащил с себя одеяло, заботливо укрыл мальчика, а сам накинул на себя куртку.
Глава пятая. Снова чье-то присутствие
Яран в последний раз ударил по замку, и замок, крошась, вылетел из гнезда. Михаил слабо и неуверенно толкнул дверь, потом сильнее, потом навалился плечом, и тяжелая, толстая клепаная дверь, ужасно визжа многолетними сгнившими креплениями, медленно раскрылась и тяжко грохнула о стену. Лязгающее эхо пробило насквозь застарелую тишину крепостных башен и затерялось в подвалах нижних этажей.
В комнате было светло. Желтый чердачный свет проникал сюда сквозь круглые окна, забранные толстыми решетками, и кругами лежал на сильно пыльном и замусоренном полу. Стена с окнами была кирпичной, ободранной и до того старой, что, казалось, толкни ее — и она развалится. Михаил подошел к окну, ухватился за решетку, потянул — решетка с неожиданной легкостью оказалась в руке. Посыпался мусор. Михаил заглянул в освободившийся проем. Снаружи был внутренний дворик крепости, круглая коническая башня с одним оконцем и унылая длинная стена с обломанными зубчиками, за которой просматривался огромный черный лес. Через окна противоположной башни влетали и вылетали большие черные птицы, похожие на ворон, с карканьем усаживались на прутья решетки и неровно кружили над острой верхушкой.
— Я никогда раньше такого не видел, — сказал Октар и с любопытством погладил стену. Видимо, он не знал, что такое кирпичи.