А в это время снаружи Библиотека медленно начинала рушиться, с нее что-то сыпалось, шаркая по стенам и оставляя в воздухе следы невесомых щепок. Лещь метался по асфальтовой площадке перед зданием, порывался забежать внутрь и в ужасе отбегал, закрыв голову руками, когда рядом ломался от удара кирпич. Корчидон молчал, сидя на тротуаре, и несвязно, как пьяный, бормотал: «Мы им ничем не поможем. Мы не сможем помочь. Мы…» А Лещь тряс Ярана за локоть, царапая руки о шипы, кричал что-то о том, что надо помочь, а Яран хмурился, или, может быть, сомневался, — ничего не выражала роговая безликая маска, стянутая крепкой коричневой кожей и серыми чешуйками…
…Это был огромный, хорошо освещенный зал. Белые крашеные стены сверкали стерильной чистотой, многократно отражая свет бесформенных, словно оплавленных ламп. В центре зала, занимая почти все пространство, лежала невысокая, в метр высотой ячеистая плита, словно пласт огромных пчелиных сот, и под стеклом каждой ячейки шевелился сизый слоистый туман. Туман плавно курился, растекаясь по гладким стенкам двенадцатигранной ячейки, туман яростно рвался наружу, липнув к стеклу темными сполохами, туман жил, чувствовал, мыслил, и Михаил не сразу понял, что это и есть матрицы.
Внезапно туман в каждой ячейке сфокусировался в звериноподобную морду, как недавно, словно облитую горячей пластмассой, и все сто девяносто тысяч девятьсот девяносто девять голов повернулись к ним лицом, беззвучно разинули пасти, показав длинные влажные клыки.
— История не любит таких вот вершителей судеб, — внезапно сказал Ларди и усмехнулся. — Она постоянно натравливала таких людей друг на друга и заставляла им верить и поклоняться. Она могла сделать что угодно: поднять восстание, сделать революцию, запустить в небо космический аппарат, но оказалась бессильна перед единственным человеком, которого не на кого натравить, которому некому поклоняться, некому верить.
Михаилу это все не нравилось. Надо было остаться там, наверху. И нам нравилось то, что Ларди Тоду говорил в прошедшем времени.
— Надеюсь, меня не осудят, — произнес Ларди и выстрелил.
Огненно-желтая струя упала на стекло ячеек, разлилась, собралась в шарики клокочущей смеси, как ртуть, и стекло под огромной температурой стало прогибаться, вспучиваться, сминаясь в складки. Теняки в матрицах заметались, бешено вращаясь по стенкам ячейки. Шарики жидкого огня перекатывались в ямках, медленно прожигая прозрачный материал, и истаивали. Скоро вся смесь выгорела. Прозрачный верх матриц, полурасплавленный, с шипением остывал и дымился.
— Надеюсь, я делаю правильно, — сказал Ларди. — Хоть раз в жизни и приму самостоятельное решение. Без указки.
Второй залп, похожий на раскаленный жидкий газ, брызгаясь, упал на матрицы, прозрачный верх не выдержал, и смесь вместе с жидкой уже прозрачной частью потекла внутрь ячеек. Освобожденные теняки метались по залу, неестественно быстро и необычно вытягивая голову, меняя форму тела и сокращаясь, жуткие клыкастые пасти тянулись к Михаилу, прижимались к невидимому силовому барьеру, они дергались, беззвучно стонали и кричали, сгорая в огненном желто-оранжевом море огня, гнева, ненависти, злости.
Зрелище было ужасное. Михаил попятился назад, уперся спиной о стену, споткнулся о что-то большое и мягкое, упал на это мягкое. В зале бушевал раскаленный ад, сотнями сгорали теняки, с щелчком втягивались в точку и рассыпались искрами. Михаил встал, схватил бесчувственного Ларди Тоду за отвороты плаща, встряхнул и проорал что-то про то, что надо идти, иначе защита не выдержит и они сгорят заживо. Ларди с грязным от копоти лицом тяжело и хрипло дышал, и силы хватило только на то, чтобы согласно кивнуть. Они с трудом поднялись по низкой тюремной лесенке, закрыли толстую дверь и грохнули засовом.
Пламя рванулось сквозь щели, обдало жаром, и металл двери сразу сделался горячим. Михаил подумал, что было бы, если бы они задержались там на секунды…
— Где выход? — заорал Ларди, перекрывая грохот реющего за дверью пламени, и замотал головой, выискивая выход.
— Там! — Михаил схватил его за локоть, подтолкнул, и они через минуту были этажом выше.
Дверь не выдерживала. Начинали плавиться петли.
Они поднялись еще этажом выше.
Одна из петель вытекла из паза, и на косяке запузырилась ртутная жидкость. Дверь еще держалась.
Они были около Главного хранилища.
Еще одна петля расплавилась, и кувыркающаяся дверь, выбитая чудовищным давлением, с громким хрустом воткнулась в противоположную стену. Пламя жадно набросилось на дерево и известку, понеслось по коридору, выталкивая из себя раскаленные облака с синим контуром, вскочило на следующий этаж, потом на следующий…
Михаил выбежал последним. Уже сбегая по ступенькам, он ощутил, как неведомая сила толкнула его в спину, обожгла дыханием, швырнула на асфальт. А затем мир со стеклянным дребезгом лопнул над головой, перевернулся в воздухе и упал рядом. Вокруг падали горящие обломки, зазвенел металлический прут, и когда Михаил сел и посмотрел на фасад, пламя яростно рвалось наружу из окон с вырванными рамами. Михаил отбежал подальше и увидел, как Библиотека стала проседать, опускаться, растворяясь основанием в кипящей кирпичной каше. Колонны покрылись натеками и сразу стали похожи на большие стеариновые свечи. На стенах выступал кирпичный пот, Библиотека таяла, словно домик из парафина. Когда от здания осталась только полыхающая крыша в озере вязкого красного клея, наступила тишина, и Михаил сразу почувствовал, что они стоят поодаль друг от друга и смотрят на уничтоженную Библиотеку, на великий секрет, навсегда разгаданный, и каждый думает только об одном: неужели все? Действительно, неужели все? Неужели конец?
Да, конец. Но не им, как пророчил Ларди Тоду, учитель литературы, а всей их прежней жизни, слепой, неправедной, несправедливой.
Тучи над городом пришли в оживление. Тяжелые их черные туши медленно разворачивались, собирая мощный и никем не виданный заряд, и на секунду все замерло: дома, улицы, животные, столбы пыли. А когда секунда прошла, тучи разрядились в великолепной лиловой вспышке, голубая молния заплясала между небом и землей, буравя грунт, и хлынул сильный проливной дождь. А они впятером стояли среди обломков и молча смотрели, как крыша и клей от здания испаряются розовым паром, уже абсолютно безвредным, и смахивали с лица большие чистые капли.
Корчидон сидел на тротуаре и обалдело смотрел по очереди на цепи, держа их на вытянутых руках, и на горстку железных остатков на земле. Он явно ничего не понимал. Он посмотрел на когтистые диковинные сапоги, но оков там не было. Там было два примятых следа.
Лещь в порванном комбинезоне бродил по краю маленькой черной пропасти на месте здания и заглядывал внутрь. А Ларди плакал, и горячие стариковские слезы, слезы не старого, но уже в преклонном возрасте мужчины проложили две дорожки на грязных щеках.
С соседней улицы послышался рык мотора и шорох покрышек. На площадь вырулил и затормозил гладкий и низкий автомобиль с брезентовым верхом. Автоматически опустилось стекло, из салона показалось безбородое аристократическое лицо, сморщенное от напряжения и дождя, и осведомилось приятным баритоном:
— Не подскажете, где здесь улица Мира?
Михаил посмотрел на него. Человек был очень аккуратно подстрижен и одет в черное. Автомобиль тихонько урчал, мерно работали стеклоочистители.
— Я тороплюсь, понимаете? — добавил он. Подошел Лещь.
— Через три перекрестка налево, — сообщил он, разглядывая незнакомца.
— Спасибо, — поблагодарил аристократ. Закрылось стекло, и автомобиль бесшумно укатил, разбрызгивая лужи.