Уходя из моей комнаты, он закрыл за собой дверь, и с тех пор сто больше никто не видел, и не знает, что же на самом деле произошло. Так, Руперт, я остался один в этом доме и не знаю, как в дальнейшем сложилась бы моя судьба, если бы не забота вашего отца. В глубокой тайне от всех, в том числе и от вас, он помогал мне всем, чем только было возможно. Чуть позже, когда я уже оправился от столь тяжких потрясений, он помог мне перебраться за океан, где волей судьбы я и приумножил свое состояние. Лучше всего для меня было бы навсегда остаться на чужой земле, но долг перед сэром Генри ни на день не давал мне покоя нигде. И вот, когда я наконец обрел возможность вернуться в Шотландию, его уже не было в живых. Я знал, что все, чем был обязан ему теперь по праву принадлежит вам — человеку, которого я никогда не видел и ничего о нем не знал. Видит Бог и мистер Астон тому свидетель, несколько раз я уже был готов начать поиски своего двоюродного брата, однако неведомая мне семейная распря жестоко сбивала меня с этого верного пути. И вот сейчас, к сожалению в последний день своего пребывания на родной земле Шотландии, наконец твердо решился покончить с этим раз и навсегда.
Он сделал небольшую паузу и переведя дыхание, продолжал своим уставшим, болезненным голосом, изредка поглядывая то на стряпчего, то на пылающий камня.
— Теперь, Руперт, вы полновластный хозяин этого старинного дома. Все, что составляет его, может быть, несколько непривычный и мрачноватый интерьер, теперь принадлежит только вам. Если вы пожелаете, даже верный Джонатан будет служить вам так, как служил мне все это время.
— Но ведь далеко не просто вот так расстаться с родной землей, — невольно заметил я, впервые взглянув на Роберта с нескрываемой жалостью.
— Конечно непросто, Руперт, и, признаюсь, я сам еще далеко не верю в правильность своего решения. И все же, оставаться здесь я не могу и не боюсь в этом признаться — даже днем я чувствую непреходящую дрожь от пребывания в этих стенах. Призрак отца ходит за мной по пятам, а самое ничтожное воспоминание о какой-то семейной вражде раскаленным металлом льется на сердце. Я испытываю ужас, необъяснимый всесокрушающий ужас от того, что лягу в могилу, или лишусь рассудка раньше, чем успею выполнить свой долг.
«Неужели, предо мной настоящий безумец», — уже в который раз пронеслось у меня в голове, отчего я съежился, решительно перестав понимать какие силы вообще до сих пор удерживали меня в столь страшном месте.
— Простите меня, Роберт, за мое, вероятно, несколько излишнее любопытство, — по-детски пролепетал я, холодея перед возможным всплеском эмоций своего собеседника, — но ведь у вас должны быть хоть какие-то предположения касательно последнего дня вашего отца. Не укладывается в голове, чтобы вот так…
— К великому сожалению, Руперт, тайна до сего момента не перестает быть для меня тайной, что не вызывает во мне ничего, кроме отвратительного состояния постоянной тревоги. В этом, вероятно, я кроется причина столь поспешного отъезда, более всего походящего на бегство.
Признаюсь, сидя в кресле мрачного зала, где даже тепло пылавшего камина не могло ослабить сильную дрожь, я, словно во сне, смотрел на этих двух живых мумий, слова одной из которых так и не постигались моей головой. Всеми силами я пытался найти понимание и поддержку хотя бы у стряпчего Астана, однако на протяжении всего разговора он даже не раскрыл рта, пребывая в кресле с закрытыми глазами, как мне показалось, в состоянии глубокой дремоты. Мне ничего не оставалось делать, как вновь окончательно смириться с леденящим душу одиночеством, выход из которого становился еще более незрим. Конечно же, как настоящий дворянин, сэр Роберт искренне переживал наш семейный раздор, но почему он даже не пытался скрывать то и дело наплывавший на него ужас и смятение явно постороннего происхождения? Уже к этому времена у меня сложилось устойчивое убеждение в том, что именно непреодолимый страх и движет поступками моего несчастного брата, решительно во всем напоминавшего худую безжизненную тень. Вряд ли Роберт боялся меня — это выглядело сущей нелепостью, лишенной каких-либо оснований. Других родственников у Роберта Хугнера также не было, как, впрочем, и друзей, виной чему выступал на редкость угрюмый характер и, как мне показалось, патологическая боязнь дневного света. И тем не менее, бросая все, он решается на далекий, тяжелый и отнюдь не безопасный морской переход, будучи не в состоянии даже крепко стоять на ногах! И тут, совершенно неожиданно я был поражен той легкости и простоте, с которой вдруг само по себе всплыло подходящее решение всей этой непостижимой загадки: мой брат Роберт больше всего на этой земле боялся своего собственного дома!