О, Боже, разве под силу мне было управлять своими мыслями в те ужасные минуты, когда зловещие признания старого слуги до сих пор изводили мой слух, отзываясь в голове десятикратным громовым эхом. Поистине, все было настолько дико, чудовищно и невероятно, что в определенные минуты самых острых переживаний я начисто отказывался верить самому себе. Мой отец, всегда слывший высокообразованным и современным человеком, и вдруг какой-то оборотень, отдававший явным невежеством и абсурдом! Разумеется, здесь вполне можно было допустить некий скрытый смысл, однако тогда это еще больше подтверждало существование какой-то глубокой семейной тайны, которая, подогревая повышенную подозрительность и нервозность, и лишала всякой надежды на дальнейшее безмятежное существование. Почти тридцать лет прожил я на свете в полном благополучии, будучи уверен, что еще с успехом прожил бы еще столько, и вот сейчас, после всего случившегося, я уже почти смирился с мыслью о наступлении того рокового дня, когда на прямой линии моей жизни внезапно появилась бездонная пропасть. Хоть и с трудом, я все же мог кое-как представить рассказ об оборотне ничем иным, как порождением лишенных оснований древних слухов и легенд, однако существовала и другая сторона моего незавидного положения, которая и уничтожала любую мысль о покое. Что могло понадобиться от меня, Руперта Хугнера, таинственному безумцу, скрывавшемуся от людского взора среди седых, покрытых туманом скал?
Как ни сильны были мои чувства к юной гордой леди, от идеи составления письма пришлось окончательно отказаться уже сейчас Бесповоротно запутавшись в самых противоречивых догадках, всеми мыслями а еще больше приблизился к безраздельному господству в старом таинственном поместье, подталкивая меня к намерениям и поступкам, до сего времени мне неизвестным.
Около десяти вечера, терзаемый туманными помыслами, я наконец покинул насквозь прокуренный кабинет и отказавшись от ужина, к величайшему удивлению слуги отправился на прогулку по вечернему городу.
Мне достаточно было свернуть за угол и миновать несколько узких переулков, чтобы понять, насколько сильно визит стряпчего Астона и доверительный разговор с собственным слугой сказался на моем настроении. Если раньше, предаваясь романтическим размышлениям, я всегда для прогулок выбирал только безлюдные, погруженные в молчание, и лишенные привычной суеты переулки, то теперь пребывание здесь, да еще под покровом ночи, становилось чем-то невыносимым. Полнейшая зловещая тишина, нависшие над мостовой темные дома с одинокими освещенными окнами и мрачный свет редких уличных фонарей создавали перед моими глазами гнетущую картину, достаточную для того, чтобы я почувствовал дрожь. Стоило только появиться на дороге запоздавшему прохожему, как я с невероятным биением сердца тотчас укрывался в ближайшем темном углу, обретая спокойствие лишь тогда, когда переставали быть слышны шаги и фигура исчезала. Моя грудь готова была разорваться, когда где-нибудь скрипели ставни или мяукала кошка, в голосе которой я всякий раз улавливал нечто похожее на приглушенный человеческий крик. Теперь я был уверен: ужасное дыхание далекого поместья каким-то немыслимым образом проникало даже в эти знакомые места. Страх перед мраком и гнетущей тишиной все сильнее подтачивал мое сознание и вскоре я чуть ли не бегом бросился в сторону шумного порта, где ноги сами меня привели в прокуренный зал дешевой таверны.
Мне трудно представить, как выглядел я, представитель знатного дворянского рода, среди пестрой толпы беснующихся от винных паров матросов, однако даже сама мысль о возвращении на пустынные улицы отбрасывала любые намерения покинуть эту вотчину хаоса и шума. Очень скоро я познакомился с молодыми капитаном из Амстердама и с величайшим азартом предался коварному пороку почитания Бахуса, с чем, казалось, бесповоротно растился еще два года назад. Как и следовало ожидать, крепчайший эль через некоторое время оказал самое благотворное воздействие на мое израненное воображение, позволившее сиять немыслимое напряжение и обрести иллюзорное состояние полного благополучия. Жуткий туман таинственности постепенно стал рассеиваться над «Поющим Камнем», и после очередной кружки эля я впервые рассмотрел в неожиданном подарке судьбы нечто забавное и привлекательное, одновременно почувствовав непреодолимое желание поведать свою историю голландскому капитану, разумеется, умолчав о самых деликатных местах. И тут, я с ужасом увидел, какие разительные перемены произошли с моим случайным собеседником, когда я закончил свой рассказ. В одно мгновение опорожнив кружку, голландец закурил трубку и произнес самым мрачным голосом: