Движение в озере участилось. Протоплазма жадно потянулась, перекатываясь тягучими волнами к астронавтам стала скапливаться около берега. Скоро вырос небольшой косматый горб наплывов и неестественно держался, в то время как на другом конце ямы обнажилось неровное дно с лужицами студня. А плазма все скапливалась и скапливалась, скоро это был уже не горб, а приличная горка; она была гораздо выше людей и неприятно раскачивалась. В этом чувствовалась напряженность, физическое мускульное усилие. Казалось, планета не была удовлетворена, пытаясь узнать людей, она их чувствовала, но этого было мало, она расставила повсюду хитрости и ловушки, забросала всех снегом, а потом создала протоплазму как зрительный орган и с интересом их рассматривала.
Студень верхушкой вытянулся дальше и повис над астронавтами, как мгновенно застывшая, выросшая до непостижимых размеров волна.
— Спокойно, — сказал Нортон. — Медленно отходим назад. — Он старался говорить смело, но голос его дрожал.
Всем и без него было ясно, что нужно отходить назад и отходить побыстрее. Волна колыхнулась и нависла над ними еще сильнее.
— Только не делайте резких движений, — попросил Нортон.
Протоплазма неестественно выгнулась, потянулась дальше и опустилась концом на грязный снег. Получился круглый туннель, внутри которого было до невозможности жарко и все моментально вспотели. Это было похоже на резко замерзшую морскую волну сильного шторма. Спереди, сзади и сверху стояли гладкие живые стены, мерно дышали и подергивались темно-зелеными подвижными бликами. Снег быстро таял и испарялся.
— А вдруг это разумная форма? — предположил Антон и сразу успокоился, как будто всегда знал, что с ней можно найти общий язык.
Он шагнул в сторону волны и осторожно вытянул руку. Протоплазма прогнулась внутрь и вдруг покрылась множеством пестрых точек, как гранит.
— Антон! — рявкнул Нортон. Это было ново и неожиданно. Нортон почувствовал на себе взгляды.
Справа послышался писк. По самой кромке скакал пушной зверек, очень похожий на тушканчика, с тонкими ногами, заросшими шерстью, с пышной кисточкой на конце хвоста и рубиновыми бусинками глаз. Почувствовав тепло, зверек приостановился и повернул в их сторону усатую мордочку. Студень распрямился и качнул верхушкой вправо. Зверек, почуяв опасность, закричал, рванулся в сторону, но протоплазма оказалась быстрее. Она метнулась в сторону, мелькнув жирным блестящим телом, и лавиной обрушилась на обреченное животное. От удара загудела земля, вздрогнула и прогнулась. Студень, подхватив расплющенную добычу, втянулся обратно в яму, с хлюпаньем и всплеском, а когда вновь вспучился, экипаж был уже на вершине холма, Сергей падал и запинался, в одной рубашке, потому что несколько капель протоплазмы попало ему на куртку и прожгло почти насквозь…
Антон лихорадочно жал на педаль, ветер свистел и бил по ушам, а Сергей пытался закрыть фонарь и не мог. Потом он справился и сел на свое место.
В голове Антона был такой сумбур, что он просто не знал, куда бежать, ему казалось, что сзади них несется огромными скачками желе, хохочет, торжествуя, и нахально бьет в днище. Он не сразу сообразил, что они летят слишком низко, задевают верхушки холмов и машина каждый раз сильно ударяется и задирается кверху. Сергей что-то кричал про высоту, потом появились его руки, холодные и сильные, они пытались отодрать пальцы Антона, вцепившиеся в штурвал, и не могли. Потом антиграв так подбросило, что Антон отпустил штурвал и схватился за подлокотники, а Сергей управлял машиной, неудобно перегнувшись со своего кресла…
Они долетели первыми. На днище были глубокие вмятины, вдоль оргалита извивались неизвестно откуда взявшиеся трещины. «Совсем доконали машину» — подумал Антон.
Чтобы никому не мешать и хоть немного отдохнуть, Антон ушел в библиотеку. Хотелось немного побыть одному, но в каюте бесцветные стены действовали угнетающе, и он привык подолгу сидеть здесь, окруженный стеллажами, полными книг и запахом новых пластиковых корочек.
Он вошел в теплый полумрак, отыскал выпуклость кнопки, и библиотека наполнилась мягким приятным светом, без того оттенка холодного отчуждения освещения в коридорах. Вокруг ровными рядами, как солдаты на параде, стояли собрания сочинений, многотомные классики, избранное, произведения «новой волны», очень популярные среди студентов — всего около семи тысяч копий. Стереопластик тускло светился и переливался радужными пятнами, если книгу повертеть под светом и посмотреть сбоку.
Антон сел за коричневый столик, отсвечивающий полированной крышкой. Вспомнилось сегодняшнее бегство и стало немного стыдно. Стыдно за свое поведение, когда он, как безумный, гнал на всю катушку, не разбирая дороги, помял машину, а потом взгляды товарищей, то ли осуждающие, то ли понимающие. Наверное, его можно было понять. Все-таки не каждый день обнаруживаются озера с живой и, быть может, мыслящей материей. А как другие? Ведь не вели себя так, как он. Черт, глупо получилось.
Он попытался как-то оправдаться и внутренне возмутился. Оправдания! Какие могут быть оправдания! Надоело оправдываться! Каждый раз, когда делаю что-нибудь не так, как большинство, чувствую себя виноватым и оправдываюсь. Иногда приходится оправдываться вслух, перед другими. И все согласны, все кивают, преисполненные мудрости, поддакивают, похлопывают по плечу и приговаривают: «Я знал, что ты всегда был честным парнем». И все ведут себя так, как будто это все в порядке вещей, как будто так и надо, так и следует делать. Чушь, старая, как мир и страх, обыкновенная чушь! Постоянно оправдываться — значит не доверять себе в большей степени, чем другим. Сделал, как тебе показалось, не так — и винишься, каешься, умоляешь самого себя на коленях. Оправдываешься перед Нортоном, что невиновен, что не успел к Алешке, оправдываешься перед Наташей, что не предупредил, что не смог, потому что не верят, они являются страховкой от собственных сомнений, но слишком часто оправдываться не стоит.
А им, астронавтам, приходится это делать, потому что иначе как жить? Ведь жизнь полна стольких невероятных событий, что просто невозможно все время быть правдивым, постоянно тебя раздирают противоречия. Да, ну и мысли…
Антон прислушался к голосам из рубки.
— Проверь настройку, Рам, у четвертого кабеля, — сказал Сергей. — По-моему, перегорели лампы.
Сергей крайне смутно разбирался в позитронной цепи и всяческих этих штучках с игрой электричества. Он был прирожденным биологом, но его еще тянуло к технике, и Сергей втайне завидовал Раманостру.
— Откуда им перегорать — мы почти ими не пользуемся, — возразил Раманостр.
— Хорошо, я сам проверю, — раздраженно сказал Сергей и стал возиться с панелью, сильно брякал чехлами. Его всегда раздражали люди, которые ему не верили из чувства собственной значительности.
— Все там в порядке, напрасно лезешь. Сергей защелкал чем-то металлическим.
— Поаккуратней с плоскогубцами — это тебе не скальпель. И осторожнее с проводами, может дернуть.
— Не учи, — огрызнулся Сергей и добавил грубовато: — Сам знаю.
Было слышно, как Раманостр усмехнулся.
На несколько секунд в рубке повисла напряженная тишина, полная рабочей сосредоточенности и нарушаемая клацаньем инструментов. Потом послышался неуверенный слабый щелчок, и сразу же раздался страшный электрический треск, как будто могучий великан разом переломил старую сосну, крик, звон разбитого стекла. Антон вскочил и побежал наверх.
Рубка была наполнена дымом. В воздухе четко улавливался сладковатый запах озона. Сергей сидел на полу, в куче блестящих осколков. Левую руку он осторожно держал за локоть и смотрел в пространство, медленно приходя в себя, напротив него чернела дыра в вертикальной панели и отвратительно воняла жженой пластмассой, а внутри шевелились голубоватые сполохи и выстреливали искры. Раманостр ходил вокруг несчастного Сергея, хрустя осколками, и бормотал: «Говорил же — не суйся, говорил…»
— Дернуло? — участливо спросил Антон и уперся плечом в дверную раму.
— Сказал ведь, нет, обязательно надо залезть самому, — бурчал Раманостр. — Тоже мне, физик-биолог… Руки не на том месте…