Он с глубокой иронией посмотрел на меня, скрестил на; груди руки и кивнул головой в сторону джунглей.
— Смерть от людоедов — легкая смерть в сравнении с тем, что ожидает центавриек и тебя.
В моей голове лихорадочно пронеслись дантовские круги ада и я ощутил неприятный холод в груди от того страха, который вошел в мою душу. Я вспомнил слова старика-робота о неминуемой смерти, что ждет меня в замке и, обливаясь потом, почти бессознательным движением руки потянулся к ножу центавра и схватился за рифленую рукоятку. Но центавр отшвырнул меня в сторону. Его лицо исказила гримаса удивления и страха.
— Чужак, разве ты не знаешь, что нож — третья рука и четвертая не имеет права трогать его.
Я указал на Орнеллу.
— Немедленно освободи ее руки, иначе я прикажу роботам сжечь тебя.
Центавр отрицательно покачал головой и попятился назад, прижимая нож к бедру. Он оглянулся на замок, но до него было не менее двух километров, а вход был плотно закрыт. Я угрожающе поднял руку вверх.
— Говорю в последний раз.
Центавр обмяк плечами и плюнул под ноги.
— Глупец, на что ты надеешься?
Он подошел к девушке и начал аккуратно срезать куски проволоки. Орнелла напряглась, ее глаза лихорадочно заблестели, она словно проснулась, глубоко вздохнула и едва последний кусок проволоки был срезан, как она стремительно обернулась к центавру, вырвала у него из рук нож и коротким ударом сбила с ног. Центавр упал в молочную пелену и затих в ней, а Орнелла, переложив клинок из левой руки в правую, яростно блистая глазами, уже готова была вонзить оружие в центавра, но я предвидел ее поведение и встал у девушки на пути.
— Не смей, Орнелла, — и протянул к ней руку, — дай сюда нож
Но она попыталась отшвырнуть меня в сторону, однако я увернулся, обнял ее за пояс и прижал к себе. Ее бешеные огромные глаза ненавидяще уставились в мое лицо, а с ее губ готовы были сорваться резкие слова. Я обхватил ее плотнее и поцеловал — это был единственный способ не поссориться с Орнеллой — когда я отпустил ее, она удивленно потрогала пальцами свои губы, быстро успокоилась и тихо сказала:
— Я полюбила тебя, землянин.
Она с подозрением глянула на меня и с некоторой досадой в голосе добавила:
— Только не говори, что тебя многие почему-то любят.
Я забрал у нее нож и ответил:
— Ты так прекрасна, что если бы ты появилась у нас на Земле, то люди приезжали бы издалека, чтобы полюбоваться тобой.
Я предполагал, что эти слова понравятся строптивой девушке, но вместо улыбки я увидел на ее лице возмущение.
— Ты опытный, землянин. Мне нравится то, что ты опытный.
С земли поднялся центавр, я протянул ему нож — он молча принял его и, потирая челюсть, ушел прочь.
Через минут десять наша колонна — сильно поредевшая — двинулась вверх по дороге. Роботы как прежде, цепочкой, с двух сторон окружали ее, но теперь они внимательно следили за пленницами.
Я шел в конце колонны и, в глубокой задумчивости смотрел под ноги; я не мог понять: почему двадцатипятилетняя Орнелла не предупредила меня о том, что ожидает меня в далеком прошлом, хотя предусмотрительно приготовила комбинезон. Но в эти минуты я больше всего удивлялся тому, как непохоже поведение этой, идущей рядом со мной, девушки на то, какое она уже проявила в отношении меня в качестве двадцатипятилетней женщины. Неужели это связано с тем, что годы изменяют людей настолько, что они забывают свое чувство, которое было в юности. А в более зрелые годы, когда великий случай сводит их вместе — ничто не трогает их души, а воспоминание о прошлом всего лишь как хорошая греза или короткий фильм, после которого можно спокойно заняться стиркой или мытьем полов.
Для той Орнеллы прошло десять лет и она забыла меня, при встрече смотрела спокойно и равнодушно, и как я ни старался — я не смог вспомнить ни одного любопытного взгляда, обращенного в мою сторону, или волнения. А ведь я такой наблюдательный и хорошо чувствую настроение любого человека на расстоянии.
А ее фраза в тюрьме Циплятус: «Поцелуйте меня» — прозвучала так не по человечески, как если бы она, зевая, сказала мне, указывая лениво на окно: «Евгений, переставьте горшочек с геранью в другое место — там птичка летит с какими-то чудными крылышками, впрочем, не надо — это листочек…»
Я укоризненно посмотрел на Орнеллу — она не так поняла меня, улыбнулась, подошла ближе и вскоре я обратил внимание на то, что ее рука все чаще и чаще прикасается к моей с каким-то особым значением, а потом как-то ловко и легко легла в мою ладонь. Я обнял девушку за пояс — дорога была крутой.
Когда я, замыкая колонну, вступил во двор замка, то впервые смог рассмотреть те постройки, которые мельком видел три часа назад.
Строения были похожи на огромные нефтеналивные баки — они ровными рядами тянулись через весь двор и были удалены друг от друга на одинаковое расстояние.
Я позвал Циркона и спросил, указывая глазами на танки:
— Что это?
Он отрицательно замотал головой.
— Я не знаю — мы постоянно живем в казарме в городе, а здесь появляемся редко.
— Тебе что-нибудь известно об электронных системах слежки?
— Нет.
— А что ты знаешь о том Евгении, про которого говорил первый.
— Я слышал только обрывки слов, что его ищут.
Наша колонна в это время вступила в коридор крайнего танка, но не в тот, по которому мы бежали в первый раз. Через несколько минут роботы привели пленниц в круглый зал и едва девушки заполнили помещение, как охрана немедленно отступила назад, а сверху с глухим стуком опустилась решетка, которая отделила нас от пленниц. Я схватил Циркона за плечо и притянул к себе.
— Что я должен делать дальше?
— Вы, сэр, идете вместе с центаврами, а потом — через минут двадцать возвращаетесь с номерами из своего десятка и…
Робот замялся и развел руками в стороны. Я тряхнул его за плечо.
— Ну и что «и»?
— О, сэр, я не знаю, потому что в коридоре роботам находиться нельзя без дела. За каждую лишнюю секунду, проведенную здесь — у нас урезают суточный паек.
— А если я прикажу тебе ждать меня с огнеметом?
На глазах у робота появились слезы, он умоляюще сложил руки перед собой.
— О, сэр, простите меня, но я потеряю весь суточный паек.
Я в бешенстве рванул на себя Циркона и яростно зашептал ему на ухо.
— Дубина стоеросовая — я сделаю тебя главным роботом планеты, если ты будешь стоять здесь и ждать меня.
— Но, сэр, а как же паек?
Во взгляде Циркона сквозило неподдельное изумление и непонимание; я отшвырнул робота в сторону.
— Убирайся, гад!
Роботы построились в колонну и вышли во двор замка, а через минуту — уже без огнеметов — промчались мимо меня и скрылись за поворотом коридора.
Центавры один за другим подходили к коридорной стене, на которой на уровне груди был нарисован красный круг, прикладывали к нему руку и тотчас слева от круга распахивались дверные створки. Едва центавр переступал порог — как они мгновенно смыкались за его спиной.
Рядом за решеткой стояли девушки и ожидающе, с надеждой смотрели на меня. Я подошел к ним, просунул руки через переплеты решетки и погладил Орнеллу по щеке.
— Без тебя я не уйду из замка. Если я не вернусь через двадцать минут, то значит — убит.
Орнелла перехватила мои руки и покрыла их поцелуями,
«Черт возьми, — подумал я, — теперь придется ходить грязным, чтобы не потерять эти драгоценные знаки внимания».
После того, как центавры скрылись за дверью, я выждал некоторое время и, замирая душой, опустил руку на красный круг. Где-то за дверью раздался легкий шум механизма, створки дернулись, но не распахнулись, я покрылся холодным потом: неужели я сделал что-то не так? Может я должен был идти вместе с центаврами или даже впереди них?
Я сильнее прижал к стене руку, глубоко вздохнул и ощутил, как по лицу скользнули капли пота и негромко сказал: