Немцам надоело тянуть резину — они пошли вперед, подгоняемые офицером. Шли быстро, стреляли от пояса, выкрикивали что-то сердитое.
Березин продолжал стрелять, повалил громилу с белесыми глазами. Ничего не осталось в голове — ни страха, ни злости, ни желания жить всем смертям назло! Слева стонал Таврин, садил из винтовки. И вдруг замолк. Березин не отвлекался, привстал на колено, бил по фигурам, мелькающим среди деревьев.
Кончились патроны в диске — все семьдесят штук. Он отбросил автомат, выхватил из кобуры пистолет, перекатился, стал палить, сжимая рукоятку двумя руками. Дрожали пальцы, двоилось в глазах. Мишени расплывались, кажется, он все-таки в кого-то попал. Кончилась обойма, он отбросил и пистолет, откатился вправо, схватил винтовку Машковского, сделал два выстрела. Повалился за кочку, пополз к Таврину, у того еще оставались патроны…
Граната упала практически под носом. Он уже не мог здраво оценивать происходящее. Тело не слушалось, в больной голове все смешалось. Он равнодушно смотрел на противопехотную осколочную гранату, имеющую несоразмерную с боевой частью рукоятку. Там было выдавлено: «Vor Gebrauch…» Шелковый шнурок вывалился из торцевой части…
И лишь в последний миг Березин прозрел. Метнулся в сторону, в этот момент и грянул взрыв. Лейтенант почувствовал нестерпимую боль в боку и в плече… Потом все кончилось, и больше ничего не было…
Он начал возвращаться к жизни только с наступлением темноты. Почему он выжил — вопрос к богу, если допустить его существование. Осколки вонзились в тело, но, к счастью, не зацепили жизненно важных органов. Плюс хорошая свертываемость крови, молодость, безупречное здоровье…
Но крови Березин потерял много. Жизнь возвращалась фрагментами: темными пятнами, светлыми пятнами. Он видел кроны деревьев над головой, они качались. Плыли кудлатые облака…
Это не было похоже на смерть. Возвращалась память, способность анализировать прошедшие события. Он был похож на труп, и его посчитали трупом.
Березин перевернулся на бок, задыхаясь от боли в боку, подтянул под себя ноги. Было холодно. Тишину нарушали только звуки природы: крупная птица спорхнула с дерева, рыбка плеснула в пруду.
Впрочем, прислушавшись, он различил отдаленный гул. Война продолжалась. Лейтенант медленно приходил в себя, попытался подняться, это удалось только с третьей попытки. Встал на колени, уперся в дерево здоровым плечом. Медленно повернулся к озеру.
Машина стояла именно там, куда он ее загнал. Задний борт отвалился. Лейтенант поднялся на ноги, рыча от боли. Это была неудачная попытка — пришлось опуститься. Он перевел дыхание и стал себя ощупывать. В левом боку все горело — такое ощущение, что туда засунули раскаленный пинцет. То же самое в левом плече. Рука шевелилась, сгибались и разгибались пальцы, но каждое движение сопровождалось адской болью.
Он полз боком, опираясь на здоровую руку, хрипел, сознание балансировало на краю. Силы иссякли, он лег, глядя на убитого рядового Таврина — у того в глазах застыл холод. Хорошо, что полумрак — не видно начальных признаков разложения…
За спиной бойца висел отдавленный вещмешок. Он извлек из кармана перочинный нож, перерезал лямки, развязал одной рукой. Но все усилия оказались тщетны — аптечки у бойца не оказалось. Теплые носки, кусок брезента, пара банок тушеной свинины…
Березин отдышался, пополз на поляну. Там должны быть трупы немецких парашютистов, а значит, — и аптечка. Он ползал по поляне, высовывался за деревья. Трупов не было — видно, немцы забрали их с собой. Каким именно образом, думать пока не хотелось. Но один ранец из грубой кожи он все-таки нашел.
Закусив губу, лейтенант извлек из кармана плоский фонарик, высыпал на землю содержимое ранца. Письма с фашистской родины, похожие носки, перчатки, нижнее белье, безвкусные галеты — он отбрасывал все ненужное.
Аптечка, фляжка со шнапсом — вот это настоящий подарок! Шнапс был терпким, зловонным и очень крепким. Он обжигал стенки гортани и вызывал позывы к рвоте. Но потом стало легче. Пусть на время, но все же. Березин стащил с себя гимнастерку, нательное белье — и все время выл от боли. Сползал к воде, промыл раны, протер шнапсом, не забыв часть напитка влить внутрь.
Осколки прочно сидели в теле, вызывая жгучую резь. Извлекать их в таких условиях было опасно. Как долго он так продержится? Пока не начнется заражение — часов десять — двенадцать… А потом конец, если не попадет на стол к хирургу…
Он заматывал себя бинтами — сначала плечо, потом торс, не жалея бинта и обеззараживающей мази. Кровотечение почти прекратилось, но сколько крови он уже потерял? Выбора не было — он натягивал на себя окровавленную гимнастерку, убедился, что документы на месте. Потом ползал по траве, искал хоть какое-то оружие.