— Ну, ничего, ничего. Пойдем обратно. Вы тоже заходите, сеньор. Выпейте с нами стаканчик. Извините, что не дали вам поспать.
Все вернулись в комнату, и пошла прежняя веселая кутерьма при тусклом свете керосиновой лампы.
За столом спокойно сидел, так и не сдвинувшись с места, широкоплечий белокурый мужчина. Разноцветные кружочки конфетти, прилипшие к усам и запутавшиеся в волосах, несколько смягчали суровое выражение его лица.
— Видели? Видели? Он разбил мне губу!
Белокурый мужчина отмахнулся:
— Пустяки. Ну и задира тот парень. Дайте-ка стакан писко[21]. Это лечится каплей писко снаружи, — намочив платок, он приложил его к ране своего собеседника, — и другой каплей — внутрь. — И, поднеся ему стакан к губам, он заставил выпить его содержимое залпом.
Одна из чол примирительно сказала:
— Его уже здесь нет, он уже далеко. Да и вы все тоже его задирали. Ведь мы у себя не принимаем кого попало… А теперь — ваше здоровье, приятель, и жить вам сто лет.
Другая чола подошла к Омонте.
— Мы вас побеспокоили, молодой человек! Ну вы и силач! Уж вы нас извините. Все мы перехватили немножко, пили за здоровье дона Риго. Выпейте и вы с нами.
Она поднесла ему кружку с пивом. Омонте выпил. Он все время приглядывался к белокурому кабальеро. Не тот ли это, у кого в Карасе свалился в реку золотой мул? Он, он самый! Немного поседел, а усы, как прежде, огненно-рыжие, только отросли подлиннее. Омонте не сводил с него глаз, пока тот не обернулся. Поглаживая рукой усы, он приветливо сказал:
— Угощайтесь, молодой человек. Угощайтесь.
— Благодарствуйте, дон Риго.
Но дон Риго не обратил внимания на попытку Омонте напомнить о себе. Тогда осторожными расспросами Омонте все-таки дознался, что это дон Ригоберто Ренхель (он самый!), скупщик руды. Он праздновал в отеле свой день рождения, вдали от семьи, которая жила в Сукре, потом друзья уговорили его нагрянуть к этим веселым девушкам.
Пьяное веселье возобновилось, кто-то из гостей взял гитару, одна из чол пела, другая — плясала куэку, сначала с доном Риго, потом с Омонте. Обсыпанный конфетти стол ломился от бутылок с вином, писко и пивом.
Проплясав куэку, Омонте подсел к дону Риго.
— Вы, верно, не узнали меня? Нет? Помните Карасу? Дон Риго теребил усы, напрягая память.
— Караса, Караса, да, да… Вы из Карасы? Напомните-ка мне… Я стал немного забывчив…
Омонте, улыбаясь, спросил:
— А помните золотого мула? И тату Морато?
Тут лицо дона Риго просияло, и он с удивлением воскликнул:
— О! Вот оно что! Тот самый паренек, что помог мне выловить ящик. Ну, брат, обними меня. Кто бы мог подумать! Ведь прошло, погоди-ка, прошло не меньше десяти лет. Давайте выпьем за моего старого друга, который стал мужчиной. И даже с усами!
Воспоминания о случае на реке Карасе привели к новым возлияниям. Усевшись с Омонте в уголке, под портретом императора Франца-Иосифа, дон Риго стал рассказывать ему о своей жизни, о своем положении, предлагая работу в Уйюни, но Омонте уже ничего не соображал и только тупо глазел на портрет императора.
Мужчины и женщины то и дело выбегали по нужде во двор. Омонте тоже вышел и почувствовал на лице холодное дыхание ночи. Он увидел женщину, присевшую на корточки; когда она встала, над каменными плитами поднялось облачко пара и растаяло в кристальном воздухе, пронизанном лунным светом. Это зрелище поразило его.
Дон Риго, уже совершенно пьяный, бахвалясь своим положением, хотел послать кого-нибудь со своей визитной карточкой в отель за шампанским, но друзья отговорили его и увели спать.
Омонте пошел вместе с ними и удостоился чести поддерживать пьяного дона Риго под руку.
— До завтра, сеньор.
Голоса на улице постепенно замерли, и в доме наступила тишина. Омонте, тоже изрядно пьяный, побрел к себе в комнату, собираясь лечь спать, но передумал и вернулся к чолам. Открыв дверь и впустив с собой луч лунного света, он увидел, что обе женщины, захмелев, уснули. Пробравшись ощупью через комнату, он попытался разбудить одну из них. Женщина замотала головой по подушке. Он попробовал растолкать ее, потом засунул руки под теплые юбки. Чола не сопротивлялась, она только глухо что-то пробормотала, когда Омонте прижал ее к себе. Потом он вернулся в свою комнату и лег спать.
Погружаясь в тяжелый сон, он слышал отзвуки странных незнакомых слов: «…Алантанья, медный колчедан, обогатительная фабрика, Уйюни, серебряный самородок» — и видел лица Франца-Иосифа и дока Риго, мелькавшие в облаках конфетти.
Омонте нанялся по рекомендации дона Риго Ренхеля на службу в торговый дом Боттгера. Хозяин — дон Арнольдо Боттгер — был долговязый, сухопарый австриец, причесанный на прямой пробор, с двумя аккуратными завитками по обе его стороны. На носу у него сидели очки, прикрепленные черным шелковым шнурком к лацкану черного сюртука. Приехав в Боливию в 1870 году, он стал одним из первых служащих «Рудной компании Колкечаки», но потом занялся исключительно коммерческой деятельностью в районе рудников и основал торговый дом в Оруро с филиалом в Уйюни.
Омонте дали комнату при складе; обедал он в харчевне, которую содержала чола из Кочабамбы. Он поднимался в пять часов утра и приступал к отправке грузов, выполняя распоряжения дона Непомусено Рамоса, сурового пожилого человека с воспаленными глазами и пышными усами.
От холодного ветра Оруро еще ярче разгорались румянцем щеки Омонте, топорщились короткие нечесаные волосы, слезились лишенные ресниц глаза. Он торопился до восхода солнца распределить грузы и выписать накладные: «Колкечака, хозяину пульперии… ящик свечей, двадцать пакетов крахмала, ящик банок с сардинами, двадцать кинталов[22] муки».
— Грузи, грузи…
Индейцы в коротких черных пончо, в штанах до колен, наподобие испанской одежды колониальных времен, навьючивали лам и ослов, выходили в пампу и расползались, как муравьи, под огромным голубым куполом неба, направляясь в таинственные, скрытые в далеких горах местности, которые назывались рудниками.
А Омонте все выводил, держа перо в красных распухших пальцах: «Уанчака, хозяину магазина: четыре ящика динамита, двадцать кайл, четыре бура, десять штук холста» двадцать мер крепежного леса». Лес пойдет в повозках…
Выходит солнце и разливается по нагорью. Повозки с грузами отправляются на станцию, к поезду. Взамен этих грузов поезда и караваны вьючных животных привозят в Оруро мешки с рудой. Если мешки доставляют на своих ламах индейцы, их сгружают в амбаре при складах Боттгера — большом помещении с кирпичными стенами и железной крышей. Стоя за оцинкованным прилавком, Омонте распоряжается приемкой маленьких тяжелых мешков» складывает и пересчитывает их. Иногда мешки развязывают:
— Велико ли содержание металла?
Дон Непомусено скребет затылок, растирает между пальцами щепотку черного песка.
— Процентов пятьдесят пять… Серебра, должно быть, два процента…
Вот так, на глаз и на ощупь, определяется качество руды, и вся она потом идет по железной дороге в Антофагасту, в морской порт… В обмен на черный песок приходят денежные переводы и векселя на имя сеньора Боттгера. Он обменивает их на фунты стерлингов и под ревнивым взглядом Омонте прячет деньги в железный ящик в конторе, где с ним вместе работают еще один француз и один чилиец.
Торговый дом Боттгера это — продажа оборудования для рудников; склад взрывчатки; магазин предметов первой необходимости; скупка и хранение руды; банкирская контора, ссужающая горнопромышленников деньгами для ведения работ.
— Дома сеньор Боттгер?
В дверях стоял какой-то красноносый, заросший щетиной человек в драном шарфе, засаленной шляпе и грязной рубахе.
— Нечего. Уехал в Уйюни.
— Что ж, там его и найду. Я тоже завтра отправлюсь. Заполучил кого надо.
— Кого? — спросил Рамос.
— Да этого индейца, великого изыскателя.
— Того индейца?