Рудник Омонте, начав с того, что продавал свое олово перекупщикам (причем с двадцати боливиано за кинтал шестидесятипроцентной руды цена поднялась до сорока боливиано), теперь вел дела непосредственно с торговыми домами Антофагасты, куда ежемесячно поставлял до восьми тысяч кинталов руды. Из них четыре тысячи не требовали ни малейшего обогащения, так как это была руда, прямо из жилы поступавшая с шестидесятипроцентным содержанием металла.
Цены на олово шли вверх. Инженер-швейцарец сообщил, что за десять лет стоимость олова с шестидесяти трех фунтов стерлингов поднялась до двухсот фунтов. Цена эта установилась именно в 1906 году, в год открытия жилы.
Теперь Омонте был тщательно одет: котелок, темный пиджак, крахмальный воротничок, брюки английского сукна и лакированные башмаки. Когда он, аккуратно выписывая каждую букву, ставил свою подпись на векселе, чтобы обменять его на золото, видно было, как поблескивают на крахмальных манжетах его сорочки две золотые монеты в виде запонок.
Для чего нужно было олово? Инженер говорил, что его покупают гринго из Англии и Германии. Чтобы делать из него военные каски? Чтобы строить машины? Может быть, оно входит в состав стали, меди или железа, из которых сделаны машины, прибывающие сюда по железной дороге?
В обмен на несколько кинталов олова, как сказал инженер, из Европы должны прислать однокабельный подъемник. Однокабельный? Из чего же он будет, из железа? Из олова?
Все это пустое… У Омонте другие заботы… Надо установить плиту на могиле испанца Сентено, закрепив ее серебряными гвоздями… Пора крестить третьего ребенка, на этот раз девочку… В крестные отцы можно бы пригласить президента республики. А почему бы и нет? На крестинах шампанское будет литься рекой и, если надо, пригоршнями полетят в толпу серебряные монеты.
На другом склоне горы Сан-Хуан-дель-Йермо, на участке Саенса под названием «Прогресс», приступило к работам Англо-чилийское акционерное общество.
Новая компания наняла сотню пеонов, они выстроили себе хижины, среди которых выделялся дом под железной крышей, где жили инженеры. Блеск оцинкованного железа, как ножом рассекавший волны прозрачного голубого воздуха, был виден из рудника «Провидение», с самой вершины горы. Вскоре на новом руднике приступили к бурению, и один за другим на горном склоне появились навесы обогатительной фабрики.
Между рудниками завязалась вражда, вербовщики старались переманить к себе чужих пеонов. Стремясь удержать рабочих, администрация выдавала им через пульперию авансы. Но задолжавшие пеоны, обманывая свое предприятие, только и делали, что перебегали с одного рудника на другой.
Позже стало известно о стычках на дорогах при перевозке руды в Оруро. Англо-чилийская компания покупала мешки с рудой у пеонов Омонте, тем самым подстрекая их к воровству. Началось воровство и на руднике, куда подсылали бродячих перекупщиков. То и дело вспыхивали драки и даже перестрелки, в которых не одна лама погибла под пулями.
Мало того, администрация «Прогресса» открыла на своей территории, неподалеку от скрещения дорог, ведущих к обоим рудникам, пульперию, сдав ее в аренду бывшему французскому каторжнику. Он сбывал спирт по дешевке, завлекая рабочих Омонте, а те воровали крепежный лес и чуть ли не срывали стропила и железо с крыш поселка, чтобы продать их французу.
Эстрада, приехав в Оруро, рассказал Омонте обо всех событиях.
— Мы предупредили его, но он поклялся, что с места не сдвинется, хоть бы ему динамит подложили.
— И хоть бы взорвали его?.. Великолепная идея! А этот тип выходит когда-нибудь из своей пульперии?
— Не знаю. Велю последить за ним.
Втянув голову в плечи и выпятив нижнюю губу, Омонте задумался.
— Нет, — сказал он. — Надо послать за ним индейца, как будто его вызывают гринго. А когда он уйдет, заложить динамит в пульперии.
Замысел привели в исполнение. Но француз учуял ловушку и не поверил вызову. Эстрада, бродивший поблизости с двумя надсмотрщиками, бывшими уголовниками из Клисы, не стал долго ждать. Он ворвался в пульперию и напал на пьянствующих там четверых индейцев.
— Ах ты, индейская образина, — крикнул он одному из них, — ты ведь подрядился со мной. Сейчас же возвращайся на рудник, каналья! И вы все тоже!
Он пинками выгнал пеонов на улицу, а француза схватили надсмотрщики и тоже вытащили за дверь. Эстрада, выстрелив ему вслед чуть повыше головы, сжег последние волосы на его лысине. Француз пустился наутек, осыпая врагов проклятиями и угрозами.
Тут надсмотрщики, нагрузив индейцев всем, что стоило унести, облили спиртом и керосином пульперию, не забыв и кровать француза. Выкопав в полу ямку, они заложили два динамитных заряда, завалили их мебелью, подожгли запальные шнуры и бегом бросились вниз по тропинке. Едва они отбежали метров на сто, раздался взрыв. Листы железа с крыши взлетели, словно брошенные в воздух шляпы, и над остатками пульперии вспыхнуло высокое пламя.
Эстрада и надсмотрщики вместе с вновь завербованными четырьмя индейцами вернулись на рудник «Провидение».
На этом дело не кончилось. В Оруро сеньор Омонте, поджидая в своем доме доктора Лосу, прохаживался по большой приемной, где вдоль стен стояли стулья, мраморные консоли и мутные зеркала, а в углу — гипсовое изображение младенца Христа под стеклянным колпаком.
Он получил сообщение, что Англо-чилийская компания подняла дело о нарушении ее границ.
Доктор Лоса, сухонький, зябкий, с черной, как чашечка кофе, маленькой головой, вошел в приемную, потирая руки. Он положил на стул засаленную фетровую шляпу и прочел копию заявления:
«Участок Северино Уачипондо, переданный дону Сенону Омонте, на севере имеет границей воображаемую линию, которая, начинаясь от межевого знака, установленного в ста метрах по прямой от вершины Оркосунтинья, идет на северо-восток…»
— Гм… — произнес он, — они требуют авторитетной проверки и приказа о приостановке работ. Очевидно, хотят вывести вас из терпения и заставить вступить с ними в компанию…
— С чертовой бабушкой пусть вступают в компанию! Пришли на готовенькое! Хотят за бесценок заграбастать лучшие рудники в стране!
Лоса, заложив большие пальцы за проймы жилета, объявил:
— Имея деньги в кармане, нечего об этом беспокоиться. Мы можем тянуть тяжбу хоть двадцать лет. Но эти гады тоже могут пустить в ход деньги. Говорят, с этой компанией связан какой-то иностранный посол.
— Посла мне только и не хватало!
— Да, в горном деле не все решают кайла и бур, нужны еще деньги и влияние. А у «Прогресса» есть связи с этими гринго в Ла-Пасе.
— Черт их побери! Что же делать?
Лоса закурил сигарету в длинном мундштуке.
— Все очень просто: надо иметь руку в правительстве. Предложите свою поддержку кандидату в сенаторы и, кроме того… запаситесь собственным депутатом. Привезите пеонов на голосование в Унсию. Предложите кандидатам денег взаймы.
Омонте почесал нос и присвистнул.
— Вы, видно, тоже думаете, что я купаюсь в золоте? Вы не знаете, во что обходится рудник. Посмотрели бы только проекты инженера: надо выписать металлические крепления, паровые двигатели, электрические лебедки и перфораторы от Сименса, это, кажется, французская фирма, и провести однокабельную подвесную дорогу длиной в две тысячи метров. Деньги так и плывут!
— Черт возьми! Рядом с такими затратами еще несколько песо значения не имеют! Зато вы обеспечите себе тылы!
— Ладно. Хотите быть депутатом? А что, если победит наш противник?
Доктор Лоса заявил твердо и убежденно:
— Против пеонов рудника не устоит и Симон Боливар!
За некоторое время до выборов в Унсии был учрежден «Политический клуб», и доктор Сенобио Лоса произнес там речь, объявив, что горнопромышленник Омонте одобряет прогрессивную программу либеральной партии и решил вступить с ней в сотрудничество как верный ее приверженец. В ответ раздался гром рукоплесканий.