В два часа ночи Рамос вышел на улицу. Леденящий воздух обдал его. Подняв воротник пальто и глубоко засунув руки в карманы, он поплелся к себе в гостиницу, где жил теперь один: Марта его бросила.
Мысли Рамоса были заняты чередой фатальных неудач, начавшихся в тот самый день, когда Марта сделала аборт. Именно с этого дня все пошло «наперекосяк». Он играл и проигрывал, долги росли. Он докатился до того, что подделал отцовскую подпись под письмом к родственнику с просьбой одолжить денег. Деньги он получил и тут же их проиграл.
К тому времени Марта уже оправилась после аборта. Она повадилась поздно приходить домой, а однажды явилась пьяная.
Сельсо спросил ее:
— Где ты была?
Неубранная и простоволосая, поблескивая пьяными глазами, Марта пыталась выдавить из себя подобие улыбки, но это ей не удалось; тогда она приняла вызывающий вид и ответила какой-то грубостью. Последовал сильный удар в лицо, и она без чувств свалилась на кровать.
На следующий день чилийка ушла. Сельсо узнал, что она вернулась в заведение Олинды, вызвав там всеобщую радость. Он решил не переступать порога этого дома. До него доходили слухи, что Марта хлещет шампанское с подрядчиком-югославом по имени Харашич.
Острая обида у Марты прошла, и она ждала, что Сельсо появится в салоне. Каждую ночь, танцуя с клиентами, она поминутно смотрела на входную дверь. Но Рамос не появлялся, и тогда она напивалась, буянила, скандалила с посетителями.
Однажды вечером, вернувшись к себе в помер, Рамос стал перебирать в памяти все, что ему рассказывали о Марте. Он почувствовал, что волна горестных событий захватывает его, грозя окончательно утопить, и понял, что никакой надежды выбраться на спасительный берег, вернуться к прежней студенческой жизни уже не оставалось. Он поднял голову. Вдали светились окна заведения Олинды. Внезапно им овладело неуемное желание видеть Марту; жажда обладать ею сломила гордое сопротивление, и он пошел к ней.
Как всегда, как во все вечера и ночи, звуки бренчащего рояля перемешивались со звоном бутылок. В зале Марты не было. Напустив на себя безразличный вид, Сельсо стал разглядывать танцующих.
— А, пропащая душа, явился наконец. Смотрите, кто пришел. Сельсо, дорогуша, живехонек?
Олинда, грузно опершись на стойку, тоже приветствовала его:
— Где так долго пропадал, парень? Смотрите, как похудел бедняга. Не виделись целую вечность. Может, пуншу выпьешь?
— Разумеется. И себе налей.
— А как Марта?
— Марта? — машинально повторил он. — Это я хотел спросить у тебя.
— Разве ты ничего не знаешь?
Олинда залпом выпила и, наваливаясь мощной грудью на стойку, сказала:
— Она ушла вечером, сказала, что идет проститься с тобой перед, отъездом на рудники. Харашич дал ей денег на дорогу. Она еще говорила, что поговорит с тобой: если ты вернешься к ней, она останется, если нет — уедет. Вот, значит, и уехала…
Рамос похолодел. У него было такое чувство, будто ледяная капля ртути прошла через грудь и скатилась в живот.
— Налей виски, — пробормотал он. — И себе тоже. Когда же это случилось?
— Недели две назад. Твое здоровье. Заходи почаще, парень.
Каким диким кошмаром показалась ему эта десятки раз отраженная в зеркалах орда нелепо топочущих мужчин в обнимку с пьяными, ярко разодетыми женщинами!
Сельсо пил до шести утра в компании двух подрядчиков из Льяльягуа и двух женщин. Одна из них увела его, уже вконец пьяного, к себе в комнату.
Предприятию Сенона Омонте требуется тысяча рабочих для работы на оловянных рудниках: неквалифицированные рабочие, поденщики, бурильщики, проходчики. Выгодные условия. Требуются служащие.
Обращаться в конторы Оруро или явиться на рудник в Унсии.
— Поеду туда, — решил Сельсо Рамос.
Он оформился в конторе Оруро. Сел в поезд, идущий на Мачакамарку. Там в вагоне-ресторане познакомился с американским инженером Вильямсом Мак-Ноганом, уроженцем штата Иллинойс, сорока двух лет, и с его женой Маручей, мексиканкой, родившейся в Далласе.
Прибыв в Мачакамарку, супруги Мак-Ноган сели в кабину грузовика, а Сельсо поехал в кузове вместе с группой завербованных индейцев. Среди них был некто Хуан де Двое Уачипондо, сын Северино Уачипондо, первооткрывателя залежей рудника «Провидение». Спасаясь от карательной экспедиции, Уачипондо-младший бежал в район нагорья. Там он вырос, а когда случилась засуха, решил податься на рудники.
Приехав в Унсию, все разбрелись по своим делам. Рамос направился к Лоренсо Эстраде, главе горной администрации, здание которой располагалось на окраине города. Эстрада послал его к хозяину пульперии. Тот отвел ему жилье на чердаке своего дома, где Рамос должен был поселиться вместе с другим служащим. Индеец помог ему втащить пожитки. Комната была плохо освещена, но, присмотревшись, Сельсо увидел спящего человека. Тот проснулся и сказал:
— Входите…
— Добрый вечер… Ба, кого я вижу!
Это был студент, Хосермо Лобатон, товарищ Рамоса по колледжу. Он помог Сельсо разобрать вещи, напоил чаем, потом оделся и предложил прогуляться. Они вышли из дома и пошли вниз по дороге между отвалами пустой породы. По склону холма уступами спускались цинковые крыши служебных помещений.
— Предприятие имеет три отделения. Это рудник «Провидение». Там дальше — участок «Орко-сунтинья», за который годами судится Артече, и рудник «Голубой», откуда в основном и добывается олово. Здесь имеется несколько поселков… Там вдали — центральный. Туда дальше — управление. Сейчас мы спускаемся в город, который, в сущности, тоже принадлежит компании.
Впереди змеилась Унсия своими крутыми улочками. Стальные тросы подвесной дороги, тянувшиеся от обогатительной фабрики до устья шахт, сильно провисли, образуя гигантские дуги. Кругом было полно народу.
— Там, дальше, с другой стороны, над самой Льялья-гуа — рудник «Прогресс». Он принадлежит Англо-чилийской компании, — продолжал свои объяснения Лобатон. О себе он сообщил, что работает в бухгалтерии.
— Это хитрая бухгалтерия: компания заставляет фальсифицировать расчеты с рабочими и подрядчиками. Мы непременно занижаем процентов на десять затраченное время и процентов на двадцать выдачу на-гора — чистое жульничество. А ты где собираешься работать?
— Сеньор Эстрада определил меня в пульперию.
— Раз он сказал, значит, так и будет. Он здесь хозяин. Пульперия — это что-то несусветное. Компания старается всячески запутать расчеты с поденщиками. Те, в свою очередь, стараются урвать побольше, накупают товаров, потом перепродают их в городе. Сами довольствуются горсточкой коки, а в субботу умудряются пропить весь недельный заработок. Это самый пропащий народ.
В число пропащих завербовался и забойщик Хуан де Дьос Уачипондо. Его поселили в одну из тех халуп, что рядами лепятся у самой дороги. Низенькие входы. Сквозь дырявые крыши врывается ветер. На земляном полу валяются картофельные очистки, луковая шелуха и другие отбросы от приготовляемой тут же пищи. Все здесь покрыто толстым слоем сажи; постель состоит из нескольких необожженных кирпичей, и сверху овчина. Жилья не хватает, поэтому Уачипондо может пользоваться им только ночью, а его сожитель — только днем.
Так и шла жизнь этих людей под соломенной кровлей, которую непрестанно треплет ветер, в лачугах, где женщины готовят скудную пищу, а на полу возятся в мусоре полуголые орущие дети. Грязная и шумная жизнь поселка.
В пять часов утра Уачипондо уже шел на рудник и приходил туда ровно в шесть. Солнце освещало только самые вершины гор, а внизу еще лежала ледяная тень? Почерневшие от холода рабочие, забойщики, старшие рабочие, инженеры, подручные, откатчики и слесари, сдав номерки, миновали проходную, устроенную в самом устье шахты.
Зев шахты заглатывал сотни рабочих. Несколько сотен шли в рудник «Провидение», несколько сотен — в «Голубой» и еще несколько сотен — в «Орко-сунтинья».
Входил в свою шахту и Уачипондо, как некогда его отец: то же лицо, та же походка, только шахта теперь стала глубже и сеть квершлагов и штреков — гуще. Путь рабочих в забой начинался в вагончиках, составленных в партии. Поезд удалялся от устья, дневной свет становился все слабее, превращался в точку и только едва-едва поблескивал на рельсах. Рудокопы зажигали лампочки. В самом конце штольни открывался четырехугольный колодец, по которому в деревянных клетях, подвешенных на стальных тросах, смена рабочих спускалась в этажные штреки. Медленно скользя вниз, клеть уносила с дневной поверхности людей, их инструменты, их лампочки. Ползли вверх слоистые, морщинистые с блестящими прожилками стены колодца. В устье каждой горизонтальной выработки или этажа скапливались рабочие ночной смены, поджидая клеть — вестницу наступившего нового дня. Зияя темнотой, шли вверх входы в галереи, проведенные по залеганию пластов, пока наконец клеть не достигала зумпфа, расположенного в пятистах метрах от поверхности. Последняя группа рабочих покидала клеть, и тогда подавался сигнал на подъем: теперь она будет подниматься и заберет рабочих ночной смены.