Работницы-индианки тоже ждали жалованья. Другие женщины, жены рабочих, с детьми за спиной, в длинных юбках и круглых шляпах поджидали своих мужей, чтобы перехватить у них несколько монет, прежде чем они спустят получку в чичериях. Происходило что-то необычное. Очередь напоминала растревоженный муравейник.
— Исидро Мамани!
— Здесь.
— Пятнадцать боливиано и сорок сентаво. Давай сдачу!
— У меня нет сдачи.
В другом окошке — то же самое.
— А ну потише! Хосе Лима!
— Здесь.
— Двенадцать боливиано и восемьдесят сентаво. Два двадцать сдачи.
— У меня нет сдачи.
— Нет, так найди. У меня только десятки.
— Тут ни у кого нет сдачи.
Рудокопы спрашивали друг у друга мелочь, но у большинства вообще не было ни гроша. Недовольство росло. Старшие рабочие взяли на себя посредничество в подборе людей, чья зарплата, если ее сложить вместе, составляла сумму без сдачи, и затем вручали деньги сразу троим или четверым. Те роптали. Хотели обратиться к служащим, но все они укатили на уик-энд.
Ропот нарастал. Индианки пронзительными голосами обсуждали событие на своем языке. А когда молодой парень по имени Кучальо сообщил, что те, кто пошел на похороны товарищей, были оштрафованы на однодневную зарплату, волнение охватило всех.
— Товарищи, нас грабят!
— Ворюги!
В это время мимо проходил Ардилес. Он взобрался на небольшое возвышение и с усмешкой стал наблюдать за происходящим. Скоро незаметно для себя он оказался в окружении возбужденных людей и, посмотрев на их мрачные лица, крикнул:
— Что тут происходит?
Пытаясь выбраться из толпы, он резко оттолкнул одного рабочего. Ему ответили насмешками и улюлюканьем. Кто-то дал ему подзатыльник, и у него свалилась шляпа. Он обернулся, и в этот момент кто-то сзади разодрал его габардиновое пальто, и сразу же в него полетели комья земли. Все же ему удалось прорваться сквозь толпу и укрыться в конторе. Камни и комья земли полетели в окна. Посыпалось разбитое стекло. Закрытые двери задрожали от ударов. Снаружи раздавались крики.
В это время навстречу меднокожей толпе, лавируя под градом камней, двигался Эстрада; подойдя совсем близко, он остановился.
— Стойте! Прекратите! Послушай, ты, оставь свой камень! Успокойтесь! Тише!
Широко раскинув руки, он старался осадить толпу. Люди перестали бросать камни. Эстрада обвел собравшихся темными стеклами очков. Заметив знакомых рабочих, он обратился к ним:
— Кучальо!.. Кальяха!.. Мамани… подойдите ближе! Что тут происходит? Неужели вы верховодите этими хулиганами?
Под его взглядом, скрытым темными очками, рудокопы стали успокаиваться.
— Тут нет никакого подвоха. Просто из Оруро не прислали ни мелких монет, ни мелкой купюры.
— Да, но почему не оплачивают убытки семьям погибших?
— Дон Лоренсо, говорят, что нет мелочи, это уж ни в какие ворота… Тут что-то не то…
— А еще оштрафовали всех, кто пошел на кладбище!
— Ну хорошо, хорошо, — возвысил голос Эстрада. — Это, конечно, недопустимо. Теперь всем выплатят аванс, десять боливиано, а остальное — в понедельник. Меньше будете пить. Идите получайте — и чтобы был порядок!
Вернулись разбежавшиеся было служащие. И когда установилась полная тишина, Эстрада прошел сквозь толпу, сел в грузовик и поехал в город. В поселке теперь царили тишина и покой. В воздухе тоже было тихо. Только разбитые стекла конторы и разбросанные повсюду камни напоминали о пронесшемся здесь урагане народного возмущения.
Вдруг раздались тревожные звуки сирен. В конторе зазвонили телефоны. Мистер Рит, который первый раз в жизни не побрился и не держал во рту сигару, едва успевал поворачиваться в своем кресле к аппаратам:
— Что?.. Как?.. Громят пульперию, говорите?
На участке «Орко-сунтинья» рабочие напали на склад, железными ломами в щепки разнесли двери и хлынули внутрь; поток бронзовых лиц и пончо разлился по многочисленным узким проходам складского помещения, сметая на своем пути банки консервов, ботинки, платья, мешки с мукой и сахаром. Вдребезги разлетались бутылки, а на головы людей сыпались с полок — словно гигантское конфетти — кульки и пакеты. Женщины визжали, энергично отстаивая у товарок захваченное добро. Несколько рабочих пытались протащить мешки у всех над головами, обильно посыпая своих товарищей мукой и сахаром. Через несколько минут пульперия обнажила голые ребра полок; пол был усеян бумагами, черепками; повсюду белела рассыпанная мука и сахар.
Часть людей устремилась к конторе, и теперь оттуда доносились крики:
— Долой гринго! Долой мошенника Рита! Долой Пачеко! Давай сюда управляющего!
В воздухе загремели взрывы.
— Не следует беспокоиться, — говорили в конторе.
— Это они просто так: забавляются динамитом.
— Хороша забава — так можно и без головы остаться.
— И вообще мы-то тут при чем? Пусть разбираются с управлением, с Омонте, а мы люди маленькие.
— Этим скотам все едино.
Вдруг дверь отворилась и вошел очень бледный начальник железнодорожной станции. Все бросились к нему.
— Что происходит? В чем дело? Да говорите же наконец!
— Они разгромили пульперию. Сеньор Эстрада кого-то пристрелил, и теперь они идут к нам. Нужно отсюда бежать и укрыться на фабрике.
— Пора уходить. Надо позаботиться о своем доме.
Некоторые так и сделали. Другие остались в конторе. В этот момент с верхнего этажа спустились вниз старшие служащие компании.
— Все несемейные, — сказал мистер Рит, — дворами должны пробраться на фабрику.
Им удалось незаметно покинуть контору и проникнуть в здание фабрики. И уже оттуда они услышали крики рабочих.
— Надо дождаться подкрепления. Весть о забастовке, наверное, дошла куда следует. К счастью, эти бандиты не додумались перерезать телеграфные провода.
Рев толпы, сопровождаемый шумом деревянных трещоток, теперь слышался совсем близко. И в этот момент появился Эстрада с группой людей из вооруженной охраны. Он был опоясан поверх пальто патронташем, а сбоку у него висел револьвер.
Притащили ящики с ружьями и патронами, каждый служащий получил ружье и пятьдесят патронов.
— Они забросали камнями контору.
Эстрада никак на это не реагировал.
— Надо вступить с ними в переговоры, — сказал он, — иначе они разнесут фабрику. — И, обращаясь к трем служащим, прибавил: — Вы трое пойдете со мной, только возьмите пистолеты.
Он вышел на площадку перед конторой и направился вниз по широкой дороге. Люди, шедшие ему навстречу, сбились в кучу. Из толпы кричали:
— Долой Эстраду! Насильник! Убийца!
Эстрада поднял руки, призывая людей к спокойствию, и продолжал идти вперед.
— Послушайте! Успокойтесь! Давайте поговорим спокойно!
Но толпа не слушала, а продолжала улюлюкать, словно стая разъяренных индюков, да и трудно было что-нибудь услышать в таком шуме.
— Долой Эстраду! Долой Пачеко! Мерзавец! Убийца!
Эстрада начал говорить, энергично жестикулируя. Толпа остановилась метрах в тридцати от него. Убедившись, что уговоры ни к чему не приведут, он готов был уже пойти назад, но тут град камней обрушился на него и его спутников. Один камень угодил ему в плечо, другой попал прямо в лицо кому-то из служащих. Помощники Эстрады бросились бежать, а он остался стоять на дороге, и камни, словно птицы, проносились над его головой. Он вынул пистолет, попятился и сделал три выстрела подряд. Рабочие кинулись врассыпную вниз по горе. Динамитная шашка с зажженным фитилем взлетела в воздух и упала рядом с Эстрадой. Он отпрянул и хотел было бежать, но, заметив, что шнур, горевший у самых его ног, был достаточно длинный, не долго думая, схватил петарду и вырвал из нее шнур и взрыватель. Потом выстрелил еще четыре раза и, повернувшись к толпе, которая продолжала улюлюкать, крикнул:
— Имейте в виду: мы все вооружены! Будем стрелять!