В отличие от некритичного изображения прогресса в естественных науках, среди большинства моих коллег-гуманитариев преобладает (справедливо или нет) мнение об упадке. Ученые часто сопротивляются мысли о том, что гуманитарные науки вообще можно назвать развивающимися, и даже когда они допускают возможность такой идеи, они также склонны описывать прогресс только в терминах количества публикаций.80 Как сказал один современный теоретик: "Прогресс в гуманитарных науках, как инстинктивно предполагается, должен был произойти, как произошел прогресс в других областях культуры.
почти соизмеримые усилия в области гуманитарных наук - все книги, издания, научные журналы, исследовательские гранты, институты и симпозиумы - должны были чего-то достичь". Если они чего-то достигли, то что это за достижение? Мы часто говорим, что работа "вносит вклад" или "продвигает состояние дисциплины". Но для того, чтобы добиться прогресса в чем-то, как представляется, необходима цель, хотя бы для того, чтобы мы могли знать, как оценить наш вклад в коллективную научную работу. Итак, я спрашиваю вас, какой должна быть наша общая цель?
В двух последних разделах этой главы я выдвигаю предложение не о том, чем были гуманитарные науки, а о том, чем они должны быть: образом жизни, направленным на процветание человека. Что бы это значило? У меня есть представление о том, что это может повлечь за собой, которое я описываю как стремление к революционному счастью. При этом я стремлюсь поощрять открытость и размышления о наших целях. Я представляю себе пространство, в котором есть место новым идеям, дебатам, а также чистому исследованию ради него самого. Более того, я считаю, что и онтологические, и телеологические различия имеют ценность. Однако важно отметить, что наука в области гуманитарных наук будет иметь нормативные последствия и мотивы, независимо от того, знаем мы их или нет. Именно негативный тон морализаторства в науке во многом обусловлен подавлением позитивных ценностей во имя объективности. Таким образом, настало время пережить эпоху, когда ученые должны скрывать или откладывать обсуждение своих глубочайших обязательств.
Далее я выношу на поверхность некоторые из своих собственных, наиболее глубоко укоренившихся убеждений и позволяю им подвергнуться критическому анализу в надежде, что это поможет им стать лучше и сильнее. В мире науки мы очень хорошо освоили герменевтику подозрения - настолько хорошо, что даже работы, призывающие покончить с критикой (например, "Пределы критики" Риты Фельски), часто воздерживаются от отстаивания подробных позитивных проектов из, как я могу только предположить, страха перед последующей критикой. Вся эта книга была попыткой аргументировать позитивный проект, и я хочу начать ее с исследования этических и политических целей проекта. При этом во многих отношениях эти два следующих раздела - жест в сторону того, что, как я предполагаю, станет будущей монографией. Так что считайте эту часть главы о порядке векселя первым шагом к тому, что может быть расширено и превратиться в более полную работу по нормативной этике и политической теории.
И я хочу заметить, что если вы читали эту книгу, ориентируясь только на критику и не имея осознанной и продуманной альтернативы, я хотел бы, чтобы вы задумались над следующим вопросом: если не это, то что?
Начинаем. Как точно заметил французский философ Пьер Адо, до появления современного дисциплинарного процесса философия воспринималась как образ жизни. Философия была не простым накоплением фактов, абстрактным теоретизированием или просто научной карьерой, а стремлением к знаниям, которые должны были быть преобразующими на личном и культурном уровне. Философия была методом обучения тому, как хорошо жить и как хорошо умереть. Пришло время вернуть эту цель не только для философии, но и для гуманитарных наук как таковых.
Для этого мы можем вдохновиться тем, что я считаю самым захватывающим движением в философии этики за последние сто лет, а именно возрождением "этики добродетели", начало которому положила британский философ Элизабет Анскомб. Хотя этика добродетели - разнородное движение, ее цель - восстановить образ жизни или представление о моральном характере, способное вернуть этику с высот абстрактных спекуляций в сферу практики. Более того, сторонники этики добродетели утверждают, что они заново натурализовали теоретизирование морали таким образом, что оно может быть подвергнуто социологическому анализу. Они утверждают, что хорошая жизнь, если таковая существует, может быть изучена эмпирически. Более того, хотя другие доминирующие подходы в нормативной этике - деонтологическая этика и утилитаризм - имеют мало аналогов в "этике" за пределами современной Европы, попытки охарактеризовать хорошо прожитую жизнь (и сопутствующие ей добродетели) заметны во всем древнем мире, а также в мысли Южной и Восточной Азии.