Я находился на огромной глубине — вне досягаемости даже самого слабого, самого тусклого света. Забыв о скрытности, я открыл рот и издал громкий крик, разнесшийся по окрестностям. Отраженное от стен, звуковое эхо нарисовало мне картину узкого ущелья, уходящего далеко вглубь. Даже мне не удавалось нащупать, где его дно, зато я узнал кое-что ещё, и это не наполнило меня оптимизмом.
Взглянув вниз, я увидел на дне впадины чернильно-черный, шевелящейся живой ковер. С холодной отстраненностью я осознал, что он состоит из проголодавшихся, хищных тварей всех возможных форм и размеров. Единственным, что их объединяло, было страстное желание вцепиться в ещё трепещущую, живую плоть, чтобы остервенело рвать её на куски и жадно пожирать.
Левиафан точно знал, что делает, иначе я не оказался бы в месте, от одного вида которого простому человеку стало бы дурно. Вдобавок ко всему, я потерял фору во времени, отращивая органы чувств. Да и попытка сориентироваться с помощью эхолокации, скрытности не способствовала нисколько. О том, чтобы избежать схватки, не могло быть и речи.
Яростно загребая плавниками, щупальцами и прочими бесчисленными конечностями, всё это скопище голодных тварей устремилось прямо в моём направлении, словно посчитав меня за единственную пищу здесь. До столкновения со стаей оставались считанные мгновения, но думал я почему-то не о том, как буду выбираться из этой схватки.
В очередной раз, я по привычке попытался дозваться до Норы, и закономерно получил в ответ лишь звенящую тишину. Почему-то, это укололо меня настолько, что на мгновение о полчище голодных тварей, я просто забыл. Как бы странно это не звучало.
Неожиданно, в стороне поверхности загорелись огни, тем более ослепительные, что их лучи я видел в кромешной тьме, глубоко под водой. Я резко вскинул голову, пытаясь понять, что ещё мне грозит. Явления ангела в морской пучине я не ждал, так что в неожиданной иллюминации я видел лишь очередную угрозу. И в своих ожиданиях я не обманулся.
Над самым выходом из расщелины, неподвижно застыл тот самый левиафан, из-за которого я и оказался здесь. С такого расстояния он казался не даже не слишком крупным — примерно так же, как Луна в ночном небе. Источником света оказались его глаза — ослепительно пылающие, оранжевые диски радужки с множественными зрачками внутри.
Мне показалось, или мне действительно удалось уловить в них некое выражение, чем-то схожее с… удовлетворением? Левиафан взирал на кишащую злобной живностью расселину с какой-то, почти отеческой заботой и участием, и в ту же секунду, суть происходящего раскрылась передо мной во всей её полноте.
— Значит, я для тебя — чем-то сродни корма для твоих личинок? — мои губы искривились в улыбке, хотя веселье было последней эмоцией, которую я сейчас испытывал.
Мой взгляд был направлен исключительно на замершего на вершине расселины, Левиафана. Я ощутил поднимающуюся с самой глубины мой души волну клокочущего бешенства. Его причиной было не то, что меня в очередной раз пытались скормить чьим-то личинкам, вовсе нет. Привычно уже, на самом деле.
Просто я в очередной раз осознал, что именно Левиафан был той причиной, по которой голос Норы оставался для меня не слышим. Кто ещё мог совершить со мной такое, если не он!? Я вспомнил ощущение от того бесцеремонного, грубого вторжения в мой разум в момент нашей первой встречи с Левиафаном, и лишь ещё больше убедился в своей догадке. Он всему виной!
— Ты заплатишь, — пообещал я недвижимой, многокилометровой туше над расщелиной, — И теперь я даже знаю, как. Спасибо, что перенес меня именно сюда, из всех возможных мест.
Надвигающаяся на меня орда голодных, исступленно щелкающих многочисленными пастями тварей больше не вызывала у меня ничего, кроме нетерпеливого ликования.
В следующую секунду прямо передо мной распахнулась пасть, полная многочисленных рядов острых, иглообразных зубов, и тут же сомкнулась, перекусывая моё тело пополам. Для любого обычного существа из плоти и крови всё на этом бы и закончилось, но для меня — нет. Не теперь, когда я всё больше начинал понимать, в чем именно заключается моё отличие от простой зверушки, только и способной, что облик менять.
Моё сознание коснулось живых клеток проглотившего меня чудовища, легко проникая сквозь неощутимую преграду, отделявшую их от внешнего мира. Я сразу же ощутил огромную разницу с тем, как я делал то же самое с телом Илиаса, ещё в городе Нианатай. Если в первом случае мой контроль над клетками был настолько незыблем, что я даже мог себе позволить точечно передавать ему способность двигаться самостоятельно, то теперь всё было гораздо сложнее.
Не знаю, виною тому были размеры чудовища, или некие особенности, которые я не мог пощупать рукой, вроде «силы воли», некоей «духовной силы» или ещё чего-то метафизического, но я почувствовал себя оседлавшим взбешенного быка. Тело странного чудовища воспринимало меня, как некую неизлечимую болезнь. С методичностью бездушного механизма, оно безжалостно уничтожало захваченные мною клетки и тут же регенерировало на их место новые, ещё не подчинившиеся моей воле.
Это было подобно забегу на длинную дистанцию, и я с некоторым холодком осознал, что если истощу свои ментальные силы до остатка, то могу и исчезнуть. Захват новых клеток требовал постоянных усилий и напряжения воли. Мне требовалось сохранять некий плацдарм, взятый с помощью неожиданности моего натиска, иначе меня вышвырнуло бы из чужого тела, как пробку из бутылки.
И я был вовсе не уверен в том, что существование в виде исключительно нематериального духа в этом месте было для меня безопасно. Скорее, вовсе даже нет, поскольку незримое присутствие поблизости Левиафана вызвало у меня безотчетную тревогу. Источником её, видимо, служила моя интуиция, которая впервые с момента появления у меня Норы, подняла голос.
Я продолжал гнуть и ломать чужое сопротивление. И чудовищный облик Левиафана и его потомства, стоящий перед моими глазами, меня в этом исключительно поддерживал. Сдаться!? Уступить? Им?
Точно так же, как ни одному человеку не пришло бы в голову увещевать свору бешеных собак, у меня тоже не было варианта отступить. И моя настойчивость дала плоды, когда регенерация чудовища внезапно дала некий сбой.
Доля захваченных мною клеток скакнула вверх, и, хотя сопротивление моей жертвы оставалось столь же упорным, все было предрешено. Мне предстояло ещё долго, сквозь пот и кровь, захватывать новые клетки до тех пор, пока не останется ни одной, мне неподконтрольной.
— Ты… слабеешь! — прохрипел я в сторону своей жертвы.
Или точнее, мысленно произнес. Ни мне, ни моему врагу не удавалось полностью утвердить контроль над телом, и моё сознание продолжало плыть в неосязаемой, невесомой тьме. Это состояние чем-то навевало ассоциации со снохождением за пределами собственного тела, если бы я задумался над тем, с чем это сравнить. И, каким-то образом, в этом состоянии я чувствовал его. Врага.
— Дитя Ахуда никогда не сдастся, — моего сознания коснулись холодные щупальца, которые принесли на себе, помимо ощущения мертвенного озноба, и ответ врага. Я вздрогнул, не сразу осознав, что сейчас общаюсь мысленно с кем-то ещё, кроме Норы. И послевкусие от такого контакта мне совсем не понравилось. В первую очередь тем, что через мысленную связь я почувствовал чужую решимость.
Отпрыск Зверобога действительно сражался до последнего. Я контролировал уже почти всё его тело… кроме содержимого черепной коробки, а значит, расслабляться было всё ещё рано.
Вдруг сопротивление пропало, и я захватил чужое тело с такой легкостью, словно вваливался в неожиданно открытую дверь.
— Что… — мысленно удивился я такому резкому переходу. Мне до сих пор не удавалось поверить в то, что я мог достичь столь мгновенного успеха. Не после того, как я не на жизнь, а на смерть вгрызался в миллиметры чужой земли. Дитя Зверобога не мог так легко сдаться. Это было последнее, во что бы я сейчас поверил, так что я замер в ожидании ловушки.
Неожиданно обрушившийся на сознание ментальный удар едва не выбросил меня из захваченного тела, как пробку из бутылки. Мысли растянулись и потекли, словно желе. В промежутки между ними вклинивалось нечто чуждое мне, настолько, насколько чуждым человеку были побуждения осы-наездницы, или пчелы. Расталкивая мои собственные мысли, как локтями, они замещали собой все пространство моего сознания.