Мы сможем ответить на этот вопрос, обобщив и применив многое из того, что предстало перед нашими душами в лекциях этого зимнего цикла.
Если мы хотим познать значение и задачи искусства в том смысле, духа которого мы придерживались во всех лекциях этого зимнего цикла, — чтобы ответить на этот вопрос, исходя не из человеческих мнений и не из произвола нашего мудрствующего ума, а так, как отвечают нам сами факты мирового и человеческого развития, — нам следует обратиться к развитию самого искусства в ходе человеческого развития. Поэтому скажем о значении искусства для человечества исходя из того, чем оно было и чем стало. Если мы хотим рассмотреть начало искусства, как оно пришло к человеку в форме поэтического искусства, нам, согласно обычным представлениям, необходимо обратиться к очень далекому прошлому. В рассмотрении поэтического искусства мы вернемся в прошлое лишь настолько, насколько позволяют письменные документы. Обратимся к легендарному для многих образу, с которого начинается поэтическое искусство Европы: к Гомеру, родоначальнику греческого поэтического искусства, чьи творения сохранились для нас в двух великих песнях, в двух великих эпических поэмах: "Илиаде" и "Одиссее".
Примечательно, что сразу же, как мы приступаем к этим произведениям, тот или те (не будем сегодня обсуждать вопрос личности автора), кем рождены эти поэмы, в самом же начале возвещают о безличностном элементе:
"Гнев, о Муза, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…" — так начинается "Илиада", первая поэма Гомера; и далее: "Муза, скажи мне о том многоопытном муже…" — так начинается вторая поэма, "Одиссея". Тот, из кого излились эти строфы, хотел показать, что его устами говорит высшая сила, нисходящая неизвестно откуда, и что описать состояние своей души он сумеет наилучшим образом, рассказывая не о том, что может сказать его собственная душа, а о том, что это состояние дается ей некой силой, которая — мы почувствуем это, если хоть немного понимаем Гомера, — была для его души не символом, а чем — то реальным и сущностным. Если сегодня человек мало что ощущает при словах Гомера "Пой мне, о Муза…", то это не потому, что Гомер хотел дать аллегорию, описать лишь происходящее в его душе, но в большей степени потому, что современный человек не имеет более в своей душе опыта переживаний, из которых изливается такое безличностное творение, как гомеровское. Эту безличностную природу в истоках европейской поэзии мы можем понять, только задавшись вопросом: что могло стоять в истоках европейского поэтического творчества? Из чего оно проистекло?
Теперь, рассматривая развитие человечества в свете духовной науки, мы подходим к старому вопросу о формах человеческого сознания вообще. В наших обзорах человеческого развития мы часто подчеркивали, что силы души человека изменились в ходе тысячелетий и что все наши душевные силы когда — то имели свои истоки. Обращаясь к прошлому, мы находим людей, чьи души обладали совершенно иными силами, чем души наших современников. Мы отмечали, что в очень отдаленном прошлом, о котором не свидетельствует историческая наука, но только духовно — научное исследование, всё человеческое сознание действовало по — иному и все люди обладали древним сновидческим ясновидением как естественной силой души. До того как человеческие души так углубились в материальную жизнь, что стали созерцать мир современным образом, они воспринимали вокруг себя духовный мир как нечто реально существующее. Но мы уже говорили, что духовный мир ими воспринимался не так, как воспринимает его прошедшее обучение ясновидческое сознание, сопряженное с ярко выраженным средоточием души, благодаря которому человек постигает себя как Я, как самость. Оглядываясь на далекое прошлое, мы наблюдаем становление Я-чувства, которое развивалось в течение тысячелетий и которого в древние времена еще не было. Но зато, поскольку человек еще не имел внутри себя этого средоточия, его духовные чувства были открыты во внешний мир, и духовный мир воспринимался им подобно сновидениям наяву, воспроизводившим духовную действительность. Однако это было нечто вроде сновидческого ясновидческого сознания, лишенного Я. Человек прозревал духовный мир, из которого в прадревние времена произошел его собственный внутренний человек. В могущественных картинах — словно образы сновидений, представали перед его душой силы, стоящие за нашим физическим бытием. В этом духовном мире древний человек видел своих Богов, видел, как разыгрывались события и отношения между божественными существами. И это настоящее заблуждение современного исследования, когда оно полагает, что сказания различных народов о богах — будто всего лишь только игра "народной фантазии". Фантазирует как раз тот, кто думает, что в древние времена человеческая душа действовала так же, как сегодня, но только больше увлекаясь фантазией, чем жесткими законами ограниченного рассудка, и что образы мифологии были сотворены фантазией, — это как раз и есть самая настоящая фантазия. Для людей древности изображенные в мифологии события были действительностью, реальностью.