Каждый конкретный историк философии по-разному трактует, что является наиболее существенным для философии. Это верно в отношении Аристотеля, который был первым («официально»!) историком философии, и это верно в отношении Гегеля, который надеялся, что он станет последним историком философии. Их взгляды на природу философии сильно отличались. Аристотель в своей «Метафизике» и Гегель в своих «Лекциях по истории философии» рассматривали учения более ранних по отношению к ним философов как нетвёрдые шаги в направлении того видения, которое они сами излагали. Сегодня же считается, что только тот, кто обладает непомерной самоуверенностью, может написать историю философии таким образом. Может поэтому после Гегеля философия идёт только на спад?
Но ведь именно Гегель первым показал, что «для понимания низших ступеней необходимо знакомство с высшим организмом, ибо он является масштабом и первообразом для менее развитых; так как в нём всё дошло до своей развернутой деятельности, то ясно, что лишь из него можно познать неразвитое. Например, амёбы или инфузории – это образцы ещё настолько глухой (аутистичной – А.Т.) формы жизни, не представляющей собой организма, что их можно постигнуть только исходя из более развитой животной жизни»[1]. Конечно, в последующем более ясно вырисовывается реальная основа, на которой выросло предшествующее. «…История философии, – говорит Гегель, – не есть вслепую набранная коллекция взбредших в голову мыслей, ни случайное движение вперёд… Философски[е] учени[я возникают] друг из друга, так что каждое из них непременно предполагает предыдущее…»[2] Как последующее невозможно без предшествующего, так и предшествующее не до конца постижимо без последующего. Речь должна идти не просто о нагромождении накопленных знаний, но также и об их преобразовании и углублении, в результате чего они меняют своё место, обобщаются, заново выводятся, переизобретаются, трансформируются, переживают метаморфозу.
Представим, что у некоего философа прошлого содержится некое знание «Х» о том или ином предмете. Изложение этого знания сегодня возможно лишь как результат дополнительного анализа и сложных сопоставлений с тем, чего эмпирически просто нет в изначальном, аутентичном тексте, у мыслителя, впервые его выработавшего. Так знание «Х», понятое, развитое и переосмысленное в связи с вновь открывшимся с течением времени контекстом, превращается в знание «Y», «V», «Z» и т. д. Это и есть то, что должна делать история философии. Поэтому-то она и «новая». В этом смысле история философии всегда новая! В конце концов, как отмечал всё тот же Гегель (о хитрости мирового разума в «Философии истории»), «мы, обозревая прошедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоящим»[3]. Именно настоящее служит основанием для аутентичного понимания прошлого, что, безусловно, несколько искажает сюжет исторического процесса, но тем самым и придаёт ему смысл. Или, как примерно о том же самом говорил М. Хайдеггер, «подобное распознаётся только через подобное, и подобное может стать предметом только для подобного»[4].
Философское самоосмысление невозможно без прошлого. Но какими бы гениальными ни были философы того времени, вопросов видеть всегда удаётся больше, и считать их решёнными – значит создавать видимость решений. Настоящее философствование включает в себя как выводы, так и гипотезы, и даже вновь открытые в ходе его проблемы. В нём обязательно (!) должно быть место и для оценочных суждений как отражения наличия у субъектов истории определённой свободы выбора своих действий. Великие труды прошлого не теряют своего значения в философии, но их интеллектуальный вклад не является статичным. Каждая эпоха интерпретирует и применяет философскую классику к своим собственным проблемам и устремлениям. Это абсолютно нормально. Это то, что и требуется от философии!
Любому настоящему историку философии необходимо уметь перефразировать анализируемые мысли, выявлять причины, стоящие за ними, рассуждать об их посылках, о том, что осталось имплицитным, оценивать последовательность и убедительность сделанных выводов. Эти занятия сами по себе являются полноценной философской деятельностью. Следовательно, любая серьёзная история философии сама по себе должна быть упражнением как в философии, так и в истории. «[И]зучение истории философии есть изучение самой философии, да это и не может быть иначе»[5]. Если историк философии находит веское обоснование доктринам философа прошлого, его задача выполнена. И для этого он может использовать любой доступный для него материал. Если вам это кажется чересчур революционным, то подумайте немного, и вы увидите, что наиболее заметной формой философского прогресса всегда является как раз прогресс в философском анализе, главная причина которого – современные философы, конечно, знают такие вещи, которых не знали даже величайшие философы прошлого.
1
Гегель, Г. Сочинения в 14 томах. Т. II. – Москва, Ленинград: Государственное издательство политической литературы, 1934, C. 518.
4
Heidegger M. Die philosophischen Grundlagen der Mittelalterlicher Mystik (1918/19) II GA 60. S. 301–337. – S. 316.