— Трудами Воланда? Профессора по машинным эмоциям? — переспросил Белов.
— По структурной этометрии, — педантично поправил его Митрович.
— А Воланд разрабатывал свою теорию не в сотрудничестве с Азазелло? — набравшись смелости, с сарказмом поинтересовался Белов.
— Вы, Анатолий Федорович, не лишены чувства юмора, и это хороший знак для ученого.
— Спасибо.
— В последней своей работе Воланд показал, что возможности человека можно значительно расширить, очистив психику от лишней информации. Ну зачем, к примеру, человеку негативные чувства? Во всех сферах деятельности мы имеем помощников, но только не в эмоциональной. Мы отдали неблагодарный физический труд роботам, мы отдали неблагодарный умственный труд думающим машинам, а вот неблагодарные отрицательные эмоции мы еще никому не передали.
Воланд пришел к убеждению, что страдать и ненавидеть должны андроиды, а человек в это время будет радоваться. Освободившись от гнева, ненависти, агрессии и страха, он станет бесконечно добрым и умным. Всю неблагодарную работу, в том числе и бремя человеческих пороков, возьмут на себя думающие и чувствующие механизмы. В человеческом обществе воцарится гармония.
— Воланд предлагает машинам плакать и ненавидеть, а людям, наблюдая за ними, смеяться? Но не умеющий плакать разучится и улыбаться. Человек станет непроницаем для других как бетонная стена. Не для этого ли нужна проницаемость?
Белов спохватился, но было поздно. Профессор уже чеканил командирским тоном:
— Идею проницаемости или же строгое математическое доказательство ее невозможности вы представите через месяц. Будем надеяться, что в данной работе вам помогут ваши отрицательные эмоции. Я вас больше не задерживаю.
«И черт меня дернул спорить с шефом, — с досадой думал Белов, уходя от Митровича. — Но почему он затеял со мной разговор об информации? Раньше профессор никогда не касался тем, непосредственно не связанных с работой. Какое отношение может иметь информация к проблеме проницаемости?»
В кабинете Фокин и Полозьев с нетерпением ждали Белова. Им хотелось поскорее узнать подробности беседы двух ученых. И когда Белов открыл дверь, они, как будто сговорившись, повернули к нему головы и в один голос спросили:
— Ну, что?
Фокин, не дожидаясь ответа, с иронией поинтересовался:
— Что-то вы задержались, Анатолий Федорович. Неужели с шефом обсуждали тему будущей диссертации?
По тону Белов уловил, к чему клонит его коллега.
— Естественно, Павел Викторович. Мы рассматривали с Александром Ивановичем перспективы применения проницаемости на практике и решили, что для моей докторской это наиболее подходящая тема.
— Может, у тебя, Толя, и задел есть по этой проблеме? — уверенный в обратном, поинтересовался Фокин.
— Несомненно.
— А от нас скрывали, Анатолий Федорович. Нехорошо… Нехорошо…
— Скрывать здесь нечего. Шеф мне одну идейку подбросил и сказал: работайте, коллега, а мы вам поможем.
— Г-мм… — усомнился в своих предположениях Фокин.
— Вот тебе и «г-мм». Работать надо, а не кроссворды разгадывать. Ну, до свидания, мальчики, — попытался улыбнуться Белов, скрывая свое истинное состояние, и, чтобы совсем досадить Фокину, добавил: — Я в центральную, лопатить литературу. Шеф мне предоставил соответствующие ссылки по данной теме.
Фокин не ответил. Он с завистью смотрел вслед коллеге.
— Умеют же люди приспосабливаться, — пожаловался он Полозьеву. — Невинным, эдаким простачком прикидывался, а сам, гляди, с самим Александром Ивановичем…
— Ты зря, Паша, — остановил его Полозьев. — Белов — талантливый и перспективный ученый.
— Подумаешь, — фыркнул Фокин. — Такой же, как и мы, кандидат наук.
— Такой, да не совсем, — возразил Полозьев. — Мы с тобой задом диссертации высиживали, а он с налета, одним махом. Его диссертацию сам шеф оценил. Ты хоть в этом разницу улавливаешь?
— Подумаешь, — снова фыркнул Фокин. — Разницу… Зарплата одна и та же.
Полозьев ему не ответил.
Две недели Белов не показывался в институте. Все время он проводил в центральной научной библиотеке. Просмотрел сотни монографий, статей и рефератов, но ни одна из существующих теорий не касалась проблемы проницаемости. Поиски готовых идей указывали на бесперспективность выбранного пути. Стало понятно — нужна новая, еще не существующая теория.
«Что толку, что я половину отведенного мне шефом срока просидел в библиотеке? — размышлял Белов. — Может, уехать за город? Там, вдали от городской суеты, я освобожусь от ненужных мыслей, сталкивающих на накатанную дорогу».