Егорка ушел смотреть лужок, а Егор Кузьмич поспешно снял ружье. Из-за кустов боязливо выглядывала Муня. Глаз ее уже не было видно, зато отчетливо вырисовывался белый треугольник шерсти, прямо на груди, между лап. Почему-то только сейчас Егор Кузьмич обратил на него внимание. Отчетливый, как букет цветущих подснежников на фоне почти сливающейся с деревьями Муни…
Волна неожиданного грохота пробежала по лесу. Белый треугольник, описав неестественную дугу в воздухе, исчез. Пронзительный визгливый лай на миг заполнил воздух и захлебнулся на высокой ноте. Напуганная необычными звуками природа на миг замолчала.
Егор Кузьмич опустил ружье, прошел несколько шагов вперед, туда, где оборвался лай, остановился и вслушался в очнувшийся лес. Воздух заполнили встревоженные птичьи голоса.
Он закинул за спину двустволку и заспешил к лужку. И вдруг увидел — спотыкаясь о мокрые сучья, навстречу бежал Егорка.
— Папа, папа, где наша Муня? — раздался его тревожный голос.
Егор Кузьмич не ответил. Он подошел к сыну, положил тяжелую ладонь на плечи Егорки и, увлекая за собой, сказал ласковым голосом:
— Домой пошли, сынок…
Торопливо шагая, Егор Кузьмич о чем-то думал, опустив голову. Егорка бежал за отцом и оглядывался. Он ждал, что из-за кустов вот-вот покажется Муня, размахивая хвостом, подбежит к нему и лизнет руку, проверяя таким образом, нет ли там чего-нибудь для нее. И Егорка сжимал в кулачке слипшийся от пота кусочек хлебного мякиша, но Муни нигде не было.
Лес недоуменно смотрел на фигуры беглецов: широкую сгорбленную и маленькую прямую — и что-то шептал, понятное только ему. Наконец и он остался позади, показалась долгожданная хата.
Прошло несколько дней.
На стене отдыхало ружье, зловеще глядя в пол. Возле печи копошилась постоянно занятая мать, за столом сидел отец и что-то мастерил. Егорка стоял рядом. Он уже стал забывать прикосновения мягкой шерсти своего преданного друга. С его маленьких ладоней осторожно слизывал хлеб уже соседский Джек.
— Сходи, сынок, маме принеси несколько морковок, а то я совсем забыла, обед нужно приготовить, — попросила мать.
Егорка любил свою маму, но он боялся ходить в темный сарай с замысловатыми закутами, в одном из которых хранилась морковь. Он хотел отказаться, но, посмотрев на отца, понял — все равно придется идти.
Егорка вышел на крыльцо, постоял, почесал за ухом, как это делал отец, обдумывая предстоящее дело, и с неохотой направился к пристройке, ведущей в сарай. Подошел к порогу и как вкопанный остановился: прямо перед ним стояла Муня, виновато всматриваясь в лицо маленького хозяина.
Егорка бросился к своему другу. Муня съежилась, но, преодолев страх, боязливо положила голову в теплые ладони.
— Милая Муня… бедная… живая… живая, — шептал Егорка, боясь, как бы их не услышали. — Совсем живая… милая… Ты голодная… хорошая… сейчас… Я принесу… принесу, только морковку маме занесу, понимаешь? — задыхаясь от волнения, лепетал Егорка.
Не боясь больше темноты, он зажал в кулачки несколько морковок, взятых из кучи, аккуратно уложенной мамой, и побежал в избу.
— Мамочка, я возьму немножечко хлеба, с Джеком поиграю, — умоляюще попросил Егорка.
Занятая мать в знак согласия кивнула головою, и Егорка бросился в кладовую. Нащупал в потемках самодельный нож, открыл дверцу ящика, достал булку свежеиспеченного хлеба, отрезал ломоть, прижал к груди и бегом к сараю. На полпути остановился в нерешительности, схватил пустую миску, из которой кормились куры, и снова в кладовую. Поставил на пол миску, положил возле нее хлеб. Дотянулся до полки, обхватил обеими руками глиняный жбан с молоком, присел на корточки и налил молоко.
С зажатым под мышкой хлебом, с миской молока в руках Егорка осторожно пробрался к сараю. На счастье, никого поблизости не было, и только Муня ждала за порогом.
— На, хорошая моя, ешь, ешь… Не бойся… — приговаривал Егорка, ставя миску на пол и отщипывая в молоко кусочки хлеба. — Ешь, не бойся, ешь…
Боязливо сунув в миску голову, Муня осторожно и нерешительно, потом все смелее, давясь от голода, глотала молоко с хлебом. Изредка кидала торопливый взгляд на маленького хозяина, словно боялась, что от нее могут забрать это сокровище, но, чувствуя доброжелательность, с жадностью набрасывалась на еду.
Постепенно глаза Егорки привыкли к полутьме, и он стал замечать на лбу, вокруг глаз, под глазами маленькие лысинки — следы рикошетивших дробинок.
— Одна, две, три, четыре, пять… — неторопливо считал Егорка, дотрагиваясь пальцем до очередной ямочки, лишенной шерсти.